В погоне за «старым соболем»

«Чисто волк в человечьем обличье,— подумал Филька.— Черта с два от него избавишься. Псих. Ударит, и еще пальнет сдуру, ему-то терять нечего. Довезу нахлебника до Москвы, а там пусть убирается на все четыре стороны. А может, намекнуть его благородию, что с ним в одном вагоне едет брат того комиссара, который арестовывал нас в восемнадцатом году. Дмитрий Павлович не преминет Кирилла укокошить. Нет, не годится такая раскладка. Меня по судам затаскают. Не откроюсь я его благородию. Пусть он о сабле ничего не знает, не ведает. Дам ему денег на билет до Ленинграда. Лишь бы убрался восвояси. А все одно, ежели подфартит, саблю эту выкраду».

— Ты не вздумай обо мне тут распространяться, а не то, сам понимаешь,— Дмитрий Павлович выразительно щелкнул пальцами.

— Это вы зря, ваше благородие, ведь не чужие мы друг другу.

Угрюмов кивнул.

— Что, отец жив-здоров? — спросил он.

— Помер в двадцатом от испанки.

Дмитрий Павлович медленно наполнил стакан мутноватым самогоном.

— За упокой души раба божьего Тихона. Такого преданного человека вовек не сыскать.

— Будет вам, Дмитрий Павлович,— сплюнул на пол Филька.— Окаянная он душа, хоть и родной отец. Ежели бы он тогда чекистов на след не навел и не показал им склад в саду, я бы теперь торговлей занялся. Нэпманы нынче жируют. Снищил меня отец.

У Дмитрия Павловича дрогнули руки, и он, расплескивая самогон, отодвинул стакан в сторону.

— Врешь! Не мог он такое сделать.

— Истинная правда. Он перед смертью мне открылся.

— Как же тебе удалось спастись от расстрела? — прищурился Угрюмов.

— Изотов Иван Маркелович, комиссар тот самый, что нас всех арестовывал, за меня поручился и под честное слово отпустил. Ой, Дмитрий Павлович, да вы никак дремлете.

Угрюмов не спал. Потрясенный услышанным, он отвернулся к стенке вагона. Вслушиваясь в ритмичный стук колес, Дмитрий Павлович живо представил себе тот майский вечер когда чекисты ворвались в дом. Да, покрутила его за эти годы жизнь. Хватит на десять человеческих судеб. После полного развала колчаковского воинства он подался в Забайкалье, к атаману Семенову, а затем, поверив посулам барона Унгерна, вступил в его конноазиатскую дивизию. Барон, сволочь, садист. Липовый генерал. Белобрысый «потрясатель вселенной» на кривых, хилых ножках. Обещал создать империю Чингисхана, искоренить большевизм. Жгли, резали китайцев в Урге, бурятов грабили и насиловали без опаски. Не поход, а сплошная мясорубка. А чем все кончилось? Дивизию барона расколошматили вдребезги. Унгерна красным конникам выдали конвойные чахары, на которых этот кровавый пес надеялся больше, чем на забайкальских казаков.

Оторвавшись от разъездов кавбригады красных, Дмитрий Павлович с группой казачьих офицеров ушел в Маньчжурию. Те из унгерновцев, кто успел награбить в первом и во втором походах барона, устроились в Маньчжурии сравнительно неплохо. А он прибыл туда нищим. Грабить самолюбие не позволяло. Чтобы не умереть с голоду, устроился поденщиком, перегонял гурты скота.

Когда генерал Иванов организовывал белые отряды для засылки через реку Аргунь на территорию Советского Забайкалья, Дмитрий Павлович записался в числе первых. Он был твердо убежден, что бандитскими наскоками Советскую власть не развалишь, а возможность вернуться на родную землю показалась заманчивой.

Подвернулся случай, и в составе отряда в двести пятьдесят сабель он перешел ночью реку Аргунь.

Будучи в дозоре, бросил отряд и двинулся к железнодорожной линии.

Без денег, документов, скрываясь от транспортной милиции, успел заскочить на отходивший поезд.

Но хватит испытывать судьбу, мыкаться по чужбине. Хоть остался без средств к существованию, без документов, зато выжил в этой кутерьме событий. В Питере жена, сын. Это все, что осталось от прошлого. Это станет его настоящим и будущим. Мальчику уже двенадцать лет. А если Лиза вышла замуж? Нет! Лиза его любит. Главное найти их, остальное приложится. Он еще крепок. Сможет прокормить семью. Филька раздобудет одежонку. Однако вовремя он подвернулся, хоть в святцы его записывай.

Нащупав за пазухой прохладную рукоять нагана, Угрюмов заснул.

III

Утром Дмитрий Павлович сбрил бороду и подровнял усы. Филькины рубахи оказались ему малы в плечах, но одна из путейских тужурок с петлицами пришлась впору. Разбитые сапоги Филька, скрепя сердце, заменил ему на новенькие ботинки, добротно подбитые медными гвоздями, и Дмитрий Павлович выглянул в коридор размяться.

У окна курил высокий военный. Дмитрий Павлович инстинктивно сунул руку за пазуху и тут же резко ее отдернул. Странно и несколько непривычно чувствовал он себя в эту минуту, разглядывая красного командира, судя по двум орденам на френче, человека заслуженного.

Угрюмов невольно отметил выправку и атлетическую фигуру орденоносца. Мелькнула мысль, а ведь он, Угрюмов, мог перейти в свое время к красным и, наверное, тоже чувствовал бы себя уверенно и спокойно, как этот приятный на вид военный.