В поисках Беловодья

Никто не спал, кроме Баскура. От розового гранита веяло холодом топора. Тит поднялся чуть свет и, вздрагивая от рассветной стужи, разбудил без сожаления Баскура, Уйбу и Таню.

— Вперед, Баскур, вперед, — прошептал он, — скорее! Жить страшно в этих местах, а до Беловодья близко. Что медлить, Баскур? Идем!

За долгие годы подземной работы, отнимавшей три четверти суток, рудокоп теперь вознаграждал себя мертвым сном. Арака приковала его к каменной постели. Тит велел оставить его: он рад был случаю избавиться от убийцы. Рудокоп был брошен, но холодный блеск топора еще долго отсвечивал в порфировых обломках скал слюдою и кварцем.

Баскур не спорил. Он оставил возле спавшего дневной запас пищи и вскочил на коня.

— Страшный народ, — шепнул он Титу, кивая назад, — надо бояться. В рудниках, — пояснил он, — в них вселяются злые духи, живущие под землей, чтобы выйти наружу вместе с человеком, и остаются в нем навсегда!

— Зачем же ты приводил его? — упрекнул Тит. — Да еще собирался взять его в караван…

— О, — воскликнул Баскур, — подгоняя коня, — в горах за каждым камнем, в тайге за каждым деревом может подкарауливать прохожего страшный человек! Здесь все тропинки политы кровью… Тут человека легко убить, человек здесь дешевле скота. Так уж лучше держать с ним дружбу! — неожиданно заключил киргиз с хитрой усмешкой. — Я знаю, как делать, чтобы зло ходило подальше от моего каравана…

Тит оглянулся на шум упавшего камня и вздрогнул. Баскур усмехнулся.

— Наш путь недолог, говорю тебе! — напомнил он.

Он был прав. Но путь беглецу всегда кажется слишком долгим и шаг лошади — медленным. А Тит спасался бегством из края лжи и убийств. И даже ускоренный бег каравана казался ему ничтожным!

К тому же через два воскресения отряд только переправился через Иртыш. Но к третьему он вошел в Бухтарминскую долину, и тогда Баскур сам предложил хозяину стать на колени.

— Благодари своего бога, — сказал он, — вот мы вошли в страну, которую ты ищешь. В следующее воскресенье я поставлю тебя перед дубовыми воротами бая, которого ты называешь дядей. Молись…

Тит сошел с коня. Молочный туман укутывал клочьями ваты вершины гор. Меж ними, истощив к концу все силы и резвость в борьбе с берегами, спокойно несла свои голубые воды Бухтарма. Сытые пастбища стояли нетронутыми. Они свидетельствовали о великом просторе и благополучии. Темно-зеленая хвоя сосен, елей, кедра и пихты взбиралась по скалам под облака. Живой тишиной и веселым безлюдием дышала зеленая долина счастливой страны!

Тит помолился с достоинством и, подняв с колен жену, трижды, как на пасху, поцеловался с ней.

— Так вот оно, Беловодье! — прошептала она и не прибавила ничего более.

Баскур глядел на них улыбаясь.

— В Камне лучше, — сказал он. — Не трать, хозяйка, всей молитвы: она еще понадобится там! Садись на коня, хозяин, пойдем дальше. Я не хочу еще раз тебя обмануть своим обещанием…

Теперь только один он думал о быстроте передвижения. Хозяева не торопили его, с волнением оглядывая все, что попадалось по пути. А старый Уйба, заключавший теперь караван, отставал и от них. Бывший владелец табунов и стад проходил знакомыми местами. Все пастбища Казакстана, вплоть до этих, вклинивавшихся каменным наконечником в Бухтарминский край, были ему известны. Он читал по ним книгу своей жизни.

И гордясь воспоминаниями, он часто подзывал Тита и останавливал его на тропинке.

— Гляди, хозяин, гляди, — показывал он то на прозрачную даль, то на ущелья и скалы, горные ручьи и водопады, — вот место, достойное, чтобы тут свить молодому орленку гнездо! Гляди…

Бухтарма, чем дальше, тем становилась быстрее, бурливее и краше. Часто она, суживаясь, входила в глубокое ущелье сланцевых гор, поднимавшихся тогда над нею со страшной крутизной. Узкая, гладкая на каменном своем подстиле дорога вилась по самому косогору над синей рекой. Темные ели висели над обрывом.

Иногда каменные берега сжимали реку так, что путники с одного берега видели противоположный, нависший над быстрыми водами совершенно вблизи. Однажды Баскур указал на медведицу, игравшую там с медвежатами. В просвете коричневых стволов веселые звери были видны, как в ярмарочной панораме. Вид путешественников их не пугал.

Водяная бездна, урчавшая в каменном мешке, ограждала их неприступным рвом.

Впрочем, и звери и люди не были боязливы в этом краю. Табуны лошадей паслись в горных долинах без пастухов и охраны за десятки верст от крестьянских селений.

Ручные маралы[22] встречались повсюду, и только по пенькам срезанных рогов можно было их отличить от диких.

Здесь все дышало счастливою простотою, богатством и спокойствием. Горные озера походили на садки, переполненные рыбой. Леса кишели зверем и птицей. Тучные пастбища стлались по горным долинам. Между тем кочевья алтайцев были редки, а поселения каменщиков, этих суровых потомков вольной Сибирской Сечи, ютившейся в каменной долине верхней Бухтармы, были еще реже. Они отстояли друг от друга на десятки верст.