В поисках Божества

&го беглое обозрение идей о чудодейственном значении пролития божественной крови доказывает с достаточной убедительностью, насколько явным было сходство основных религиозных идей всех главных культов древнего мира. Эго сходство поражало иногда даже непосвященных. Представление о едином искании Бога, лежавшем в основе всех религиозных формул, проникало все глубже во всеобщее сознание; в середине IV в. один христианский писатель даже утверждал[24], будто все древние культы были выражениями единого Богоискательства, подразделенного на четыре главные символические идеи согласно четырем мировым стихиям: так, Египет поклонялся Божеству в образе воды (т. е. обожествленного Нила), Фригия — в образе земли (культ Великой Матери, слившийся с культами Геи и других символических богинь, — матери-земли), сирийцы — в образе воздуха (т. е. обожествление Неба), персы — в образе огня (митраизм и парсизм).

Этот смелый синкретизм, конечно, характерен для позднейшей эпохи, стремившейся высвободить идею Единого Бога из тисков разных символов и толкований. Но, да будет еще раз сказано, такое синкретическое определение общности всех древних культов не являлось произвольным и находилось в полном соответствии с таинственным познанием Божества, раскрываемым немногим избранным в святилищах, вдали от толпы и ее грубейших религиозных потребностей. Эти потребности удовлетворялись внешней стороною культов, внутренний смысл которых был доступен лишь посвященным.

Мы уже несколько раз упоминали об этом особом посвящении и должны теперь попытаться выяснить суть учения, преподававшегося столь немногим и под покровом такой таинственности. По-видимому, посвящение состояло в постепенном раскрытии троякого смысла мифов и сказаний, причудливо сплетенных вокруг глубокой и недоступной толпе идеи. Глубокий смысл таился почти под всякой легендой, тешившей наивное воображение народных масс.

Платон сохранил нам рассказ о том, как египетский иерофант открывал Солону смысл одного из распространеннейших популярных мифов об Аполлоне и сыне его Фаэтоне: «У вас [т. е. у эллинов], говорит он, передают сказание, будто некогда Фаэтон, сын Солнца, пустив колесницу своего отца, но не имея сил удержать ее по пути, которого держался отец, сжег все на земле и сам погиб, пораженный молнией. Это рассказывается в виде мифа, но под ним скрывается та истина, что светила, движущиеся в небе, уклоняются с пути, и все находящееся на земле истребляется огнем через долгие промежутки времени»[25].

Здесь мы видим научное толкование мифа. Но древняя символика разъяснялась не в одном только простейшем смысле. Толпе был доступен лишь грубый буквальный смысл; более духовному, расширенному пониманию мыслящего человека давалось научное аллегорическое толкование. Но для немногих избранников, достойных высшего посвящения, раскрывался мистический смысл символов, прикрывавших глубокие идеи о Божестве и его отношении к миру, об эволюции духовного начала в космосе и в каждом человеческом сознании, о постепенном восхождении человеческого духа к свету истины. Тот же Платон в другом диалоге[26] восставал даже против исторического (или научного) толкования мифов, заслоняющего их основные идеи; он указывал на возможность искать в них прежде всего «частицу себя», т. е. историю человеческой души. Смысл таинственных преданий старины не исчерпывался одним лишь изъяснением их с научной стороны, и более глубокое, мистическое значение скрывалось даже за теми мифами, которые были особенно удобны для исторического или астрономического толкования. Так, даже наиболее ясные, общепризнанные «солярные мифы» заключали в себе, помимо аллегорически выраженных наблюдений над Солнцем и другими небесными светилами, еще глубочайшую символику духовного смысла. Миф о 12 подвигах Геракла символизировал последовательные искусы посвящения. Сказание о походе аргонавтов символически заключало в себе все то же повествование о подвигах духа в поисках сокровища Истины, доступ к которой прегражден всеми препятствиями материи и низших стихий. Та же мысль — в истории Деметры и ее поисков похищенной у нее дочери Персефоны, т. е. в мифе, лежащем в основе Элевсинских мистерий. Празднества, совершаемые в Элевсине дважды в год (в феврале и сентябре), носили именно двоякий смысл: с одной стороны, история Персефоны толковалась как солярный миф, как олицетворение зимней разлуки Земли с Солнцем и весенней радости о его возвращении, но символический рассказ о скорби и поисках Деметры имел и более глубокое мистическое толкование. То был образ души, в вечной тоске ищущей свой смысл и путь к собственной духовной сокровищнице. Об этих исканиях напоминали таинственные знаки, усеянные по дороге из Афин в Элевсин, по которой дважды в год спешили несметные толпы народа, несущего к таинственному святилищу свои смутные духовные потребности.