В поисках Божества

Но эти символы, теряющиеся в глуби незапамятной древности, имели не одно, а несколько значений, к отчаянью современного исследователя. Так, идея воды или влажного начала не всегда служила символом материи, противополагаемой духовной сущности. Иногда, наоборот, вода символизировала духовное начало в его отношении к материальному миру. В этом смысле идея воды сливалась с понятием о влажном начале вообще и в особенности с образом крови — этого старого как мир символа Духа. Мы уже коснулись символики крови как созидающего и одухотворяющего начала — символики, находившей выражение как в грубейших формах кровавого жертвоприношения, так и в мистических учениях о необходимости пролития Божественной крови для одухотворения мира. В этой формуле пролития крови символизировалось неизъяснимое выделение животной духовной сущности из Непознаваемого Первоначала. К этому же кругу идей примыкает и мистическое одухотворение воды, уже не в научном смысле первоначального принципа материальной жизни, а в метафизическом представлении о влажном начале, противопоставленном твердому элементу материи. Дух содержится в материи, как вода в чаше.

Здесь мы наталкиваемся на новый символ, излюбленный древней мистикой: это образ Чаши, с которым сочетались глубокие мистические представления. Мир — таинственная Чаша, в которой смешались, как вода с вином, все элементы — высшие и низшие, материальные и духовные. В частности, материя, по выражению одного герметического фрагмента, есть Чаша бытия, в которой совершается творческое брожение и процесс духовного миросозидания. Согласно другому герметическому трактату, в Чаше обретается познание Божества. В пифагорействе идея перевоплощения представлялась в образе многих чаш, в которые вечно изливается божественная субстанция духа; здесь понятие о чаше являлось символом духовной индивидуальности. И в Чаше познается Божественная Сущность, частицею которой является каждое отдельное сознание. Этот символ проникал еще глубже, применяясь к идее Божественной Сущности, разлитой в мире, страждущей, истекающей кровью, раздробленной, но вновь обретаемой, мистически воплощаемой в содержимом таинственной Чаши, к которой приступают посвященные, совершающие символический обряд поглощения частицы этого содержимого, т. е. изображающие вечный процесс приближения человеческого духа к Божеству через вмещение Божественной идеи человеческим сознанием. Намеки на эти жуткие, зорко оберегаемые от непосвященных символы разбросаны в орфических и герметических фрагментах, во всей мистической литературе древности, полной указаний на таинственное просветление, изливаемое из Божественной Чаши. Но приступить к ней может лишь тот, кто «возненавидел свое тело и возлюбил себя», т. е. свое духовное «я», родственное Непознаваемой Духовной Сущности. Только такому просветленному, обожествленному сознанию дано в мистической Чаше бытия «обрести Божество».

Мы здесь касаемся одного из глубочайших символов, когда-либо представавших человеческому созерцанию. И для оценки его глубины достаточно вспомнить, какую роль играл этот символ в истории человеческого духа, от таинственных обрядов пифагорейских и орфических братств до возвышенной, идеально чистой мистики средневековых преданий о Святом Граале…

В символе Чаши были сплетены символы воды, крови, влажного начала, одухотворяющего мир; на этом примере мы видим, что все мистические образы древних тайных учений находились в какой-то логической взаимосвязи. Иногда нам удается разглядеть путеводную нить и с ее помощью разобраться в значений некоторых символических образов; иногда их смысл остается для нас неуловимым. Так, мы доныне не можем себе уяснить, почему таинственное пролитие крови, одухотворяющей мир, изображалось преимущественно в виде заклания быка, почему бык являлся обычным символом материального мира и вообще играл такую роль в таинственном миросозерцании посвященных. Не можем мы себе вполне уяснить и другого излюбленного образа древней мистики, образа змеи, встречающегося во всех космогониях древности, во всех тайных учениях, — змеи, символизирующей то Влажное Начало, то низший мир, в своем процессе эволюции обвивающийся вокруг Идеи Божества; к этому сложному космическому символу нам придется еще не раз вернуться в дальнейшем разборе гностических идей. Причудливые иероглифы древней символики нами еще далеко не разобраны и вряд ли когда-нибудь окажутся с полной ясностью переведенными на наш язык. И в древнем мире таинственная книга раскрывалась лишь перед посвященными; для нас же, отдаленных профанов, ее содержание является загадкой, неразрешимой для нашего мышления, привыкшего к точным и бледным формулам. Но мы не должны забывать, что древнее мышление не знало этой дисциплины, лишающей научную мысль опоры воображения. Для древнего созерцателя было столь же естественно мыслить головокружительными символами, как для математика нашего времени мыслить формулами: А + В = Z; Z — А = В.