В поисках чудесного. Четвертый путь Георгия Гурджиева

Главное в этих внутренних переживаниях было их особое содержание или новое знание, которое приходит с ними. Но даже этот внешний аспект можно описать лишь очень приблизительно. Как я уже сказал, после моих постов и других экспериментов я находился в несколько возбуждённом и нервном состоянии и физически чувствовал себя слабее обычного. Я приехал в Финляндию, на дачу И.Н.М., в чьём петербургском доме недавно проходили наши встречи. Здесь же находился Гурджиев и ещё восемь человек из нашей группы. Вечером беседа коснулась наших попыток рассказать о своей жизни. Гурджиев был очень резок и саркастичен, как будто стремился спровоцировать то одного, то другого из нас; в особенности он подчёркивал нашу трусость и леность ума.

Меня чрезвычайно задело, когда он принялся повторять перед всеми то, что я строго конфиденциально сказал ему о докторе С. Его слова были неприятны для меня главным образом потому, что я всегда осуждал такие разговоры о других.

Было около десяти часов, когда он позвал меня, доктора С. и З. в небольшую отдельную комнату. Мы уселись на полу по-турецки, и Гурджиев начал объяснять и показывать нам некоторые позы и движения тела. Нельзя было не заметить, что во всех его движениях присутствует поразительная уверенность и точность, хотя сами по себе они не представляли особой проблемы, и хороший гимнаст мог их выполнить без чрезмерных затруднений. Я никогда не претендовал на роль атлета, однако внешне мог подражать им. Гурджиев объяснил, что, хотя гимнаст мог бы, конечно, выполнить эти упражнения, он выполнил бы их иначе, а Гурджиев выполнял их особым образом, с расслабленными мускулами.

После этого Гурджиев снова вернулся к вопросу о том, почему мы не смогли рассказать историю своей жизни.

И с этого началось чудо.

Могу заявить с полной уверенностью, что Гурджиев не пользовался никакими внешними методами, т. е. не давал мне никаких наркотиков и не гипнотизировал меня каким-либо известным способом.

Всё началось с того, что я услышал его мысли. Мы сидели в небольшой комнате с деревянным полом без ковров, как это бывает на дачах. Я сидел напротив Гурджиева, а доктор С. и З. – по сторонам. Гурджиев говорил о наших «чертах», о нашей неспособности видеть или говорить правду. Его слова вызвали у меня сильное волнение. И вдруг я заметил, что среди слов, произносимых им для всех нас, есть «мысли», предназначенные лично для меня. Я уловил одну из этих мыслей и ответил на неё как обычно, вслух. Гурджиев кивнул мне и перестал говорить. Наступила довольно долгая пауза. Он сидел спокойно и молчал. Внезапно я услышал его голос внутри себя, как бы в груди, около сердца. Он задал мне определённый вопрос. Я взглянул на него; он сидел, улыбаясь. Его вопрос вызвал у меня сильную эмоцию, но я отвечал утвердительно.

– Почему он это говорит? – спросил Гурджиев, глядя по очереди то на З., то на доктора С., – разве я что-нибудь у него спрашивал?

И сразу же задал мне другой, ещё более трудный вопрос, обращаясь ко мне, как и раньше, без слов. З. и доктор С. были явно удивлены происходящим, особенно З. Разговор – если это можно назвать разговором – продолжался таким образом не менее получаса. Гурджиев задавал мне вопросы без слов, а я отвечал вслух. Меня сильно взволновало то, что говорил Гурджиев, что он у меня спрашивал и что я не могу здесь передать. Дело касалось некоторых условий, которые мне следовало принять – или оставить работу. Гурджиев дал мне месячный срок. Я отказался от срока и заявил, что какими бы трудными ни были его требования, я выполню всё немедленно. Но Гурджиев настоял на месячном сроке.

Наконец он встал, и мы вышли из комнаты на веранду. С другой стороны дома также находилась большая веранда, где сидели остальные наши люди.

О том, что случилось после этого, я могу сказать очень мало, хотя главные события произошли именно потом. Гурджиев разговаривал с С. и З. Затем сказал кое-что обо мне, и его слова сильно на меня подействовали. Я вскочил и вышел в сад, а оттуда отправился в лес и долго гулял в темноте, целиком пребывая во власти самых необычных мыслей и чувств. Иногда мне казалось, что я что-то нахожу, а затем опять теряю.

Так продолжалось в течение одного-двух часов. Наконец, в момент, когда я достиг чего-то вроде вершины противоречий и внутреннего смятения, в моём уме мелькнула мысль, рассмотрев которую, я быстро пришёл к ясному и правильному пониманию всего, что Гурджиев сказал о моём положении. Я увидел, что Гурджиев прав: того, что я считал в себе твёрдым и надёжным, на самом деле не существует. Но я обнаружил кое-что ещё. Я понимал, что он не поверит мне и посмеется надо мной, если я расскажу ему про эту другую вещь. Но, для меня она была неоспоримым фактом, и то, что произошло позднее, показало, что я был прав.