В поисках чудесного. Четвертый путь Георгия Гурджиева

Прежде всего Гурджиев показал нам, каким образом «замереть, остановиться как вкопанному» по команде «стой!», стараясь не двигаться, не глядеть по сторонам, что бы ни происходило, не отвечать ни на какие вопросы, например, если у вас что-то просят или в чём-то несправедливо обвиняют.

– Упражнение «стой!» считалось в школах священным, – говорил он. – Никто, кроме учителя или назначенного им лица, не мог отдать команду «стой!», не имел на это права. Упражнение «стой» не могло быть предметом игры или упражнений среди учеников. Вам неизвестно, в какой позе может оказаться человек. Если вы не способны чувствовать за него, вы не узнаете, какие мускулы у него напряжены и насколько сильно, между тем, если не снять трудное напряжение, это может вызвать разрыв какого-нибудь важного сосуда, а иногда даже мгновенную смерть. Поэтому только человек, уверенный в том, что он знает, что делает, может позволить себе дать команду «стой!».

«Вместе с тем «стой!» требует безусловного повиновения без всяких колебаний или сомнений, это превращает упражнение в непременную методику для изучения школьной дисциплины. Школьная дисциплина есть нечто совершенно отличное, например, от воинской дисциплины. Там всё делается механически, и чем механичнее, тем лучше. Здесь же всё должно быть сознательным, ибо цель заключается в пробуждении сознания. И для многих людей школьная дисциплина гораздо труднее воинской. Там всегда одно и то же; здесь всякий раз нечто другое.

Но бывают и очень трудные моменты. Расскажу вам об одном случае из моей собственной жизни. Это произошло много лет назад в Средней Азии. Мы разбили палатку возле арыка, т. е. оросительного канала, и трое из нас перетаскивали вещи с одного берега арыка на другой, где находилась палатка. Вода в арыке доходила нам до пояса. Я и ещё один человек только что вылезли на берег с вещами и собирались одеваться, а третий ещё оставался в воде, так как что-то уронил (позднее мы узнали, что топор), и ощупывал дно палкой. В этот момент мы услышали из палатки крик: «Стой!» Оба мы замерли, как вкопанные, на берегу. Наш товарищ как раз оказался в поле нашего зрения. Он стоял, нагнувшись к воде, и когда услыхал команду «стой!», так и остался в этой позе. Прошла одна или две минуты, и вдруг мы увидели, что вода в арыке поднимается: кто-то, находившийся, быть может, за полторы версты от нас, открыл шлюз, чтобы пустить воду по арыкам. Вода поднималась очень быстро и скоро дошла стоявшему в арыке до подбородка. Мы не знали, известно ли человеку в палатке, что вода прибывает; мы не могли крикнуть ему, не могли повернуть головы, чтобы посмотреть, где он находится, не могли взглянуть друг на друга. Я только слышал, как дышит мой товарищ. Вода поднималась очень быстро, и скоро голова человека, стоявшего в воде, оказалась полностью покрыта ею. Видна была только поднятая рука, которая опиралась на длинный посох. Мне показалось, что прошло невероятно много времени. Наконец мы услышали: «Довольно!» Мы прыгнули вдвоём в ручей и вытащили оттуда нашего друга, который почти задохнулся».

Очень скоро мы убедились, что упражнение «стой!» – вовсе не шутка. Прежде всего, оно требовало, чтобы мы постоянно были бдительны, готовы прервать то, что говорим или делаем; во-вторых, иногда от нас требовалась выносливость и особого рода решимость.

Восклицание «стой!» раздавалось в любое время дня. Однажды мы пили чай, и сидевший напротив меня П. поднёс к губам стакан только что налитого горячего чая и дул на него. В это мгновение мы услышали из соседней комнаты: «Стой!» Лицо П. и его рука, державшая стакан, находились как раз у меня перед глазами. Я видел, как он побагровел, а маленький мускул около глаза задрожал.

Но П. продолжал держать стакан. Впоследствии он сказал, что пальцы у него болели только в течение первой минуты: потом главное затруднение состояло в неудобно согнутой в локте руке, движение которой прервалось на полупути. Но на пальцах у него вздулись пузыри, и потом они долго болели.

В другой раз команда «стой!» застала З., который только что затянулся папиросой. Позже он рассказывал, что никогда в жизни не испытывал ничего столь неприятного. Он не мог выдохнуть дым и сидел с глазами, полными слёз, а дым медленно выходил из его рта.