В поисках Дильмуна

Мы двигались на юго-восток, углубляясь в необозримые просторы Пустого Угла. Но сначала нам надо было преодолеть приморские солончаки, которые во время прилива превращаются в непроходимое болото. Скелеты брошенных машин, увязших по самый кузов в пропитанной солью грязи, служили одновременно предупреждением и вехами на едва различимой колее. Вспоминая Оманда — каменную веху у гати викингов в Ютландии, — я говорил себе, что здесь тоже не помешала бы деревянная гать.

По острому плитняку, по выступам присыпанного песком известняка мы поднялись на береговой уступ и оказались на мелком рыхлом песке. Садык виртуозно работал переключателем скоростей, штурмуя подъемы па малых оборотах и несясь во весь опор на спусках. Около часа «пахал» он так песчаные склоны, потом достал из кармана пачку сигарет, задумчиво повертел ее, наконец решился и закурил. Я с облегчением последовал его примеру, закурив длинную индийскую сигару излюбленной мною в то время марки. Пока длится рамазан, истинный мусульманин не станет курить днем, однако правило, запрещающее курить, есть и пить, допускает исключения для детей, больных и благонамеренных странников. Очевидно, Садык отнес нас к разряду последних.

Час за часом катили мы по песку, иногда перемежаемому твердыми солончаками на месте древних озер. Попадались также участки гравия, а кое-где широколиственные кустарники, укоренившись на песке, собрали вокруг себя плотные барханы.

В одном таком районе со скудной порослью, обогнув бархан, мы увидели возле кустов красный пикап. В его тени сидело пятеро арабов. Мы остановились, один араб подошел к Садыку и что-то сказал. Садык вылез из кабины, прошел к пикапу, поднял его капот и стал ковыряться в моторе. Пожал плечами и вернулся к нам.

— Динамо не работает, — сообщил он. — Нет искры.

На наши вопросы он ответил, что пикап выехал из Бурайми и стоит здесь уже около суток. Кроме нас, с утра никто здесь не проезжал.

— Может, нам надо как-то помочь этим людям? — воскликнули мы, когда Садык включил мотор, собираясь ехать дальше.

Он объяснил, что обещал передать, владельцу пикапа, когда мы доберемся до Бурайми, чтобы тот со следующей машиной, которая поедет в эту сторону, прислал другое динамо, если оно найдется.

— А как у них с продуктами, с водой? — спросил я. Садык пожал плечами.

— Продуктов нет, а вода в радиаторе, — небрежно бросил он, потом добавил: — В километрах пяти отсюда есть бедуинский колодец.

Я подумал о нашем грузе запасного провианта.

— Но ведь у нас и продукты, и вода!

— Как прикажете, — ответил Садык и что-то сказал нашему повару.

Тот долго рылся в ящиках с припасами и наконец вручил предводителю застрявшего отряда банку ананасов. Араб принял дар, пожал нам руки на прощание, вернулся к своей машине, сунул банку в багажник и снова сел на корточки рядом с товарищами.

Мы продолжили свой путь. Никого, кроме меня и П. В., это происшествие не взволновало. Для абудабийских арабов пустыня — родной дом, поэтому они не усмотрели ничего страшного в том, что застряли в песках, где не чаще раза в неделю проходила попутная машина. Рано или поздно их подберут, ибо бог милостив. А до тех пор они прокормятся дарами пустыни, будь то съедобные корни, ящерицы или оставленная нами банка ананасов. И конечно, ни того, ни другого, ни третьего они не станут есть до захода солнца — ведь они сидят на одном месте более суток, стало быть, странниками их не назовешь.

По мере нашего продвижения менялся цвет песка. На побережье он был белым, и в лучах солнца казалось, что нас окружают безбрежные снега. Постепенно он стал красно-коричневым — пошли знаменитые красные пески центральной пустыни. И песчаные гряды приняли серповидную форму, как положено настоящим барханам. Причем барханы становились все выше и круче. Мы взбирались чуть ли не по отвесным склонам, наверху круто поворачивали и метров сто мчались вдоль гребня, после чего скользили вниз по другому, не менее крутому склону. Время от времени Садык сигналил, и тогда мы с ходу переваливали через бархан напрямик. Сигнал предназначался встречным водителям на случай, если кому-то придет в голову таким же манером штурмовать бархан с другой стороны. Разумеется, нас все равно не услышали бы, но бог и впрямь был милостив.

На макушке очередного бархана Садык показал вдаль рукой, в которой держал сигарету:

— Хафит.

Присмотревшись, я увидел на горизонте длинный темный горб. Он казался очень далеким и очень высоким: Джебель-Хафит, западный отрог Оманских гор, на-писающий с юга над оазисом Бурайми. И по мере того как мы, приближаясь к нему, стали различать светотени на грядах, я понял, что уже люблю Бурайми.

Я вырос в горах, но среди зеленых лесов и долин Дании научился обходиться без них и даже не скучаю, пока не увижу. Внезапно все становится на место, передо мною снова мир, на который смотришь снизу вверх, а не сверху вниз, я чувствую, что скалы и расселины — необходимый элемент ландшафта, бросающий вызов сердцу, легким, сухожилиям и воле человека.