Читаем В поисках Дильмуна полностью

Почти у наших ног простирались сады Аль-Айна. Углубленные в землю, они напоминали нам источники в бахрейнской пустыне, защищенные от песков высокой оградой. Но здешние сады занимали обширную площадь, в общей сложности около двухсот пятидесяти гектаров. Над яркой зеленью овощей и люцерны возвышались разделенные надлежащими промежутками финиковые пальмы, чьи макушки над защитными стенами мы видели, когда подъезжали к оазису. А вот источников здесь не было, эти сады орошались канатами — подземными водоводами, с которыми мы впервые познакомились на Бахрейне. Глядя вниз, можно было проследить направление нескольких водоводов по напоминающим дымовую трубу невысоким сооружениям — колодцам над водоводами. Водоводы брали начало от подземных источников на окружающих возвышенностях, и один из них тянулся прямо под нами. Пока мы смотрели, кто-то из слуг Зайда вышел из крепости с ведром на длинной веревке, чтобы набрать воды нам для умывания.

За садами, дальше к югу, высились горы Джебель-Хафит. От дворца до их подножия было километров семь-восемь, но от северной оконечности массива протянулись в нашу сторону две расходящиеся цепочки крутых скал, и селение Аль-Айн с его садами располагалось в устье разделяющей эти гряды глубокой долины. На севере рельеф был более ровный, за округлыми песчаными холмами вплоть до далеких Маскатских гор простиралась гладкая равнина с редкими деревьями. Темные купы пальм на северо-западе обозначали местоположение других селений — Хамаса и Эль-Бурайми, расположенных уже на территории Маската.

Пока мы изучали пейзаж и пытались определить, какой из песчаных холмов может быть древним теллем, солнце склонилось к барханам на западе, и наш переводчик крикнул, чтобы мы спускались — явился посланец от шейха Зайда. Посланец передал нам приглашение прибыть после вечерней молитвы и окончания дневного поста к шейху на обед.

Через два часа после захода солнца мы сели в машину и в темноте направились к дворцу Зайда. Около притаившегося во мраке селения нам встретилась другая машина, которая ехала в сторону гостевого дворца. Мы остановились, и нас окликнули на датском языке. Это были только что приехавшие из Умм ан-Нара Андерс, Могенс и Рисгорд.

Вообще-то мы ждали их, так как было условлено, что они догонят нас, если смогут договориться с водителем, в чем они вовсе не были уверены, ведь Халифе предстояло ехать без сопровождения другой машины. Его пикап, хотя и достаточно мощный, не имел переднего привода. Притом половину пути они должны были проделать в темноте, потому что могли выехать лишь после того, как закончится рабочий день. Мы ни на миг не забывали, что Бурайми — край света, что здесь до недавнего времени «не ступала нога белого человека», во всяком случае, за последние сто лет до этого оазиса добирались не больше двух европейцев, и мы с должным почтением относились к пустыне — этому Великому Незнакомцу.

Нам следовало знать, что наше почтение не разделяют ни Халифа, ни Садык, ни кто-либо другой из этих «гонцов пустыни», отцы которых водили по пескам верблюжьи караваны во все концы и которые сами осваивают те же пути на своих пикапах и «лендроверах». Не сомневаюсь, что Халифа пришел бы в ужас, предложи ему проехать от Лонг-Бича до Манхэттена, а вот ночное странствие в Пустом Углу Аравии без сопровождения его нисколько не страшило.

Впрочем, пассажирам, сидевшим в открытом кузове, пришлось несладко. Они были все в пыли, полузадохнувшиеся и полуослепшие от песчаных вихрей… Тем не менее они развернули свою машину и последовали за нами во дворец Зайда. Кто-кто, а уж он-то, наверное, привык видеть отмеченных пылью и тяготами странствия гостей.

Зайд встал, приветствуя нас, и вместе с ним поднялись его приближенные. Он показался мне выше ростом и шире в плечах, чем при встрече на Умм ан-Наре. На нем был, как у рядового бедуина, коричневый плащ, простой головной платок. Только висящий в центре пояса кинжал с золотой рукояткой обличал влиятельное лицо, да еще такие признаки, как почтительное отношение к нему со стороны окружающих и его собственная открытая улыбка и оценивающий взгляд. И ведь шейха окружала не какая-нибудь подобострастная свита, это были настоящие воины, исполненные чувства собственного достоинства.

Преобладали молодые стройные парни с открытым взглядом, одни — гладко выбритые, другие — с аккуратной, чуть ли не щегольской бородкой. У большинства в дополнение к кинжалу — патронташи; кое-кто был вооружен грозными самозарядными винтовками с телескопическим прицелом, дуло и казенник защищены от песка кожаными колпаками. Были тут и мужи постарше; белобородый старец с орлиным профилем, стоявший по правую руку от Зайда, оказался отцом Тахнуна, знаменитым Мухамедом бин Халифа. Он учтиво посторонился, и мы сели на подушки рядом с шейхом Зайдом.

Перейти на страницу:

Все книги серии По следам исчезнувших культур Востока

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное