В поисках единорога

Выйдя из травяных зарослей на ровное место, далее шли на юг без каких-либо препятствий, крюк пришлось делать всего два-три раза, когда искали брод, чтобы перейти попадавшиеся на пути речушки. Брод всякий раз оказывался хорош, по всем признакам, здесь неоднократно проходили стада антилоп, а вот туземцев не обнаруживалось и следа, за исключением нескольких старых кострищ, выложенных по кругу камнем, но уже не содержащих ни углей, ни даже пепла. Между тем наступило Рождество Господа нашего Иисуса Христа. Праздник встретили на берегу небольшой речки, где остановились на продолжительный отдых, — охотники без труда добывали пропитание, и животы росли как на дрожжах. Когда стало ясно, что мы тут задержимся, негры построили хижины и сделали из глины горшки для стряпни. Негритянки же (с нами шли всего две) собирали какие-то зерна, напоминающие ячмень, растирали их между двумя камнями, и таким образом у нас снова появилось хоть немного муки, чтобы печь лепешки, пусть и убогие, и тоненькие, и горьковатые на вкус. Обе женщины отличались редкостной безотказностью и, хотя у них были мужья, великодушно отдавались любому, кто пожелает. А желали все, кроме Андреса де Премио (он до сей поры вздыхал по ночам, вспоминая свою несчастную Инесилью), равнодушного к слабому полу фрая Жорди и меня. После стольких превратностей судьбы я уже почти не думал о Геле, разве что время от времени, зато снова предавался мечтам о том, как однажды вернусь к госпоже моей донье Хосефине и мы счастливо и мирно встретим старость, раз уж юность провести вместе не довелось. У меня завелась привычка каждый вечер уходить на луг, падать в густую траву, точно на пуховую перину, и смотреть, как загораются звезды, как восходит луна, которая в Африке больше чем где бы то ни было, как стаи птиц пересекают бескрайнее небо. Так лежал я и грезил о своей будущей жизни с доньей Хосефиной: вот осыплет меня милостями король за великие наши свершения, прикажет господину моему коннетаблю подарить мне хороший каменный дом с патио, фонтаном и садом. А я посажу три виноградные лозы у ворот и гостеприимные кипарисы в ряд, и персики у нас будут, и разные тенистые деревья, смоковниц много и винограда, чтобы делать собственное вино, и доброе поле пшеницы, и голубятня из трех отделений — как выйду с охотничьей сворой поутру, а голуби уже воркуют, чистя перышки. Другой раз представлял, будто иду с моим господином коннетаблем и его дружиной на осаду крепости Аренас, чтобы выбить оттуда мавров и завладеть замком, на который давно облизывался дон Ирансо. Вот возьмем крепость, и он сделает меня ее алькайдом, а потом придут мавры из Гранады отбирать ее обратно, но я буду мужественно держать оборону и нипочем не сдамся, даже раненный, когда арбалетная стрела пробьет мне руку насквозь. Если же дело обернется совсем худо, воображал я, на подмогу мне поспешит сам король, и мавры побегут со всех ног. Король подойдет ко мне, обнимет и повесит мне на шею драгоценную золотую цепь. А завистники из его свиты, надеявшиеся, что я не удержу крепость, лопнут со злости, видя, как ценят сильные мира сего мои славные подвиги. Еще я видел себя утопающим в почестях и богатстве, видел свои запасы яств и вин — неисчерпаемыми, свои дни — проходящими в обедах, ужинах и увеселениях, когда я смогу есть и пить сверх всякой меры, и стол мой в изобилии будет уставлен каплунами, куропатками, курами, цыплятами, козлятами, гусятиной, бараниной и говядиной, белым, розовым и красным вином… Говорил ведь Иов, что короток век человеческий, вот я и окончу его в свое удовольствие, подле доньи Хосефины, привольно, безбедно и беззаботно.

В подобных мечтаниях заставала меня ночь. Продрогнув, я поднимал с земли свою истерзанную плоть, садился, рассматривал свои ладони, все в мозолях и шрамах, щупал бороду, местами серую, местами совсем белую, и лысеющую голову, и рот, где теперь многих зубов недоставало. И охватывал меня страх: неужели земля африканская станет могилой моих грез, неужели здесь сгинет моя молодость? Впрочем, именно к этому дело и шло. Так или иначе, не теряя надежды, но опасаясь превратностей нового дня, я вставал на ноги и неторопливым шагом возвращался к хижинам.