В поисках истинной России. Провинция в современном националистическом дискурсе

Не в силах до конца простить Викино предательство, Лиза пытается задушить ее подушкой, после чего камера резко переключается на отделение полиции, – но за решеткой находится не Лиза, а Вика. Судя по всему, их дружба заканчивается там же, где и началась – в полиции. В финальной сцене Лиза снова приходит туда, чтобы забрать свою жалобу на Вику: она утверждает, что это была всего лишь ссора между подругами. Однако Вика поднимает крик: «Не отдавайте меня ей! Я хочу домой!», а аккомпанементом звучит одна из известнейших народных песен – «Валенки» в исполнении знаменитой певицы крестьянского происхождения Лидии Руслановой. Таким образом, Русланова одновременно и олицетворяет, и отыгрывает аутентичность – во многом похоже на то, как и Лиза с Викой отыгрывают свои роли – воплощенного интеллигентского благородства и, в меньшей степени, ориенталистского конструкта.

Смирнова тщательно следит за тем, чтобы не принимать ничью сторону. С одной стороны, зрители явно считывают резкую критику в адрес интеллигенции, с другой, Вика вызывает такой обширный арсенал реакций, что ее невозможно охарактеризовать ни как хищницу, ни как жертву. Успех фильма в прокате подтверждает, что Смирнова преуспела в своем «почти революционном эксперименте», заполнившем «пустующую нишу российского мейнстрима – между “лютым артхаусом” и “блокбастерами”» [Плахов 2011]. Успех «Кококо», пришедшегося по вкусу всем слоям зрителей, сам по себе стал компромиссом между интеллигенцией и народом. То, что их встреча происходит в Санкт-Петербурге, к тому же в Лизином доме, а не в деревне или в провинциальном городке, имеет особое значение. Тем самым подразумевается, что в постсоветской версии провинциального мифа народолюбивой интеллигенции (и этнографам!) уже не обязательно покидать столицу в поисках объектов своего изучения. Таким образом, культурный миф о провинции обретает новый угол рассмотрения, под которым можно взглянуть на извечную пропасть между интеллигенцией и народом, а также на многие другие «вечные» российские вопросы.

Как «страшная» провинция «серьезного» кино, так и «нестрашная» кино массового представляет собой культурный миф, который разрабатывается и эксплуатируется в рамках дискурса национализма. Повышенный интерес к провинции – часть процесса переоценки фундаментальных для русской культуры бинарных оппозиций. Герметичная национальная модель «мы – мы» вместе с тернарной структурой «провинция – столица – Запад» работает на повышение значимости российской глубинки в ее противостоянии столице и Западу. Для тех, кто смотрит на провинцию с надеждой, этот рост значимости означает утверждение позитивного в себе и значительное снижение концентрации на негативных чертах Другого. Для идеологической оппозиции разговор о провинции неизменно означает выражение серьезной озабоченности нынешним положением дел в России. То, что авторы лучших российских фильмов XXI века до сих пор поселяют своих встревоженных и отчаявшихся героев в провинцию, вряд ли случайно. Критики окрестили таких режиссеров, как Хлебников, Серебренников, Шагалова, Звягинцев, Балабанов, Алексей Герман, и некоторых других «новыми тихими», поскольку их работы не задумывались как громкие политические манифесты. Они выражают свою идеологическую и политическую оппозиционность режиму путинской России исподволь. «Немосковский» антураж их фильмов играет в этом негромком противостоянии решающую роль, составляя резкий контраст с доминирующей в мейнстримных кинематографических текстах идеализацией провинции как обители духовного богатства России. Изображая моральный, идеологический и политический кризис провинции, эти фильмы ставят еще более печальный диагноз России в целом. Те фильмы и сериалы, что примиряют центр с провинцией и подразумевают возможность их взаимопроникновения, напротив, поддерживают оптимистичный взгляд на настоящее и будущее России. Миф о провинции, как и любой другой культурный миф, тоже своего рода хранилище: его можно наполнить практически любым содержанием в зависимости от желаемых идеологических целей.

Заключение О культурной аутентичности