В поисках истинной России. Провинция в современном националистическом дискурсе

Однако, как я отмечала ранее, провинция постсоветского периода уже не ассоциируется с неаутентичностью. Напротив, она становится синонимом истинной русскости, независимо от того, изображается ли она в позитивном или в негативном свете. В сущности, провинция претендует на аутентичность другого типа – ту, которую с одинаковым энтузиазмом используют в политике, маркетинге и туристической индустрии во всем мире. Она провела ребрендинг самой себя, объявив себя «настоящей» – оригиналом, ценность которого невозможно уменьшить никаким количеством копий. Изменение значения слова «провинция» вытекает из этого сдвига в понимании аутентичности: превращения ее из эстетической и метафизической категории в инструмент идеологии и маркетинга. Это понимание одновременно модернистское и постмодернистское: оно отражает модернистскую тревогу по поводу распада мира на отдельные фрагменты, стремление к органической целостности, и оно же перерастает в постмодернистское воспевание этого распада как торжества плюрализма, в недоверие к однозначным определениям и культурной стабильности. Аутентичность конструируется текстуально, допускает различные понимания и распространяется посредством многочисленных текстов, претендующих на то, чтобы дать ей определение. Таким образом, это понятие оставляет простор для манипуляций и, как все культурные мифы, может быть наполнено любым содержанием. Миф о российской провинции как о хранилище подлинной русскости, при всех изменениях в иерархиях и идеологиях, по-прежнему остается определяющим для русской национальной идеи.

Чтобы извлечь пользу из культурного мифа, его необходимо артикулировать и транслировать через тексты – от книг и фильмов до фольклорных фестивалей и этнопарков[93]. Можно было бы ожидать, что непрерывная трансляция приведет к трансмутации: чем больше деятели культуры обсуждают культурный миф, тем более явно они разоблачают его сконструированность. По той же логике, чем больше людей замечают шаблонность сюжета ковбойского вестерна, морщатся от изображения коренных американцев в фильмах Диснея или от исполнения народной песни профессиональной фольклорной группой, тем больше должна ослабевать притягательность культурного мифа. Однако пока этого не произошло. Пока русская национальная идентичность сосредоточена на символической географии, сформированной бинарными оппозициями, провинциальный миф будет сохранять свое ключевое значение. В большинстве проанализированных мною текстов присутствует довольно механическое разделение России на столичную и нестоличную, и изображения обеих повторяют давно устоявшиеся культурные клише. Однако это не означает, что провинциальный миф исчерпал свой потенциал для создания новых текстов или что провинция перестала быть лейтмотивом русской идентичности. Напротив, эта важная роль будет сохраняться за ней до тех пор, пока русская национальная идея определяется Другими, а русская символическая география – бинарными оппозициями «Россия – Запад» и «провинция – столица». Поиски русской идеи продолжаются, равно как и поиск соответствующих Других, причем и то и другое вдохновляется ресентиментом. В заключение я вновь обращаюсь к Ивану Аксакову, возможно, единственному представителю националистической мысли XIX века, который верил в потенциал провинции в возрождении России и чьи слова столь же актуальны для России сегодняшней, как и для современной ему: