В поисках концепта: учебное пособие

Что в этой философской теории представляется нам наиболее значимым с точки зрения ее объяснительной силы по отношению к рассматриваемому вопросу? Во-первых, это взаимосвязь (нерасторжимая и неслиянная) такой триады, как смысл– текст – язык[12]. Во-вторых, признание включения и отражения в каждом семантическом кванте-слове всего возможного семантического потенциала; повторим еще раз: «Язык становится не логичным (в традиционном понимании того, что есть логика), а мифологичным. Мифологичность этого языка прежде всего в том, что он всегда остается открытым для спонтанной перестройки смысловых квантов». Именно эту особенность концепта – одну из наиболее существенных его характеристик, на наш взгляд, – и стремятся выразить все исследователи (вне зависимости от того, с какой точки зрения они его рассматривают – лингвокогнитивной, лингвокультурной, психолингвистической и т. п. Во всех приведенных нами в главе I определениях мы курсивом попытались выделить именно то, что связывает их (определения) и со смыслами (скрытыми и явленными), и с некоторой фиксированной совокупностью некоторых знаний, легко и достаточно однозначно определяемых per aliud (через посредство другого), но совершенно не определяемых per se (сами по себе; в чистом виде)[13].

Приведем еще одно пространное рассуждение современного философа, которое, на наш взгляд, точно отражает существо рассматриваемого вопроса:

«Антропоморфизм всегда был и остается могучим и, вне всякого сомнения, самым универсальным эвристическим принципом. И это вполне естественно: человек может смотреть на мир только по-человечески, и никак иначе. Точно так же, как волк не может видеть мир не по-волчьи, а медведь не по-медвежьи. Наука может абстрагироваться от индивидуального антропоморфизма (эгоцентризма), но не от родового: только в этом смысле и можно, по-видимому, говорить об объективности науки. Не по-человечески, с абсолютной объективностью, на мир взглянуть не позволяет даже наука. Конечно, наука (и отдельный индивид) может попытаться поставить себя на место какого-либо иного, живого и даже мыслящего существа и посмотреть на мир его глазами. Для познания мира такая «подстановка» имела бы огромное значение. Но это все равно не преодолело бы антропоморфизма: для того чтобы по-настоящему увидеть мир глазами иного существа, надо этим существом стать, даже если таким существом является другой человеческий индивид: чужая душа, говорят, – потемки.

Итак, мифологическое мышление моделировало мир по образу и подобию человека. Древний человек извлекал знания из себя самого, из своего подсознания, обобщая опыт своей телесной, душевной и духовной жизни. А поскольку все указанные сферы его жизнедеятельности являются изоморфными друг другу и поскольку человек ощущает это тем в большей степени, чем меньше его подсознание стеснено сознанием, постольку знания, полученные им в какой-либо одной сфере опыта, автоматически распространялись и на другие сферы. Точнее, не распространялись даже, а естественным образом вписывались в единую, целостную картину мира, ибо сам человек един и целостен.

Формирование мифологическим мышлением именно картины мира, а не просто картины человека было обусловлено тем, что древний человек отчетливо ощущал изоморфизм того и другого. Точнее, он ощущал себя живущим сразу в трех разных реальностях. И даже не в трех разных, а в одной триединой реальности, которая была для него и миром внутренним, и миром внешним, и им самим, и целой Вселенной.