В поисках Неведомого Бога. Мережковский –мыслитель

Мой тезис касательно книги 1932 г. таков: в ней мыслитель пересмотрел свой старый взгляд на природу Антихриста и существо зла, приблизившись всё же к традиционным воззрениям. Дурной Иисусов двойник – «Мёртвый», Сатана – это, в убеждениях позднего Мережковского, подлинно враг человечества, дьявол. Не в соединении с двойником, а в борьбе с ним, в отвержении его видел Иисус Свою жизненную задачу, представленную в сцене Искушения как в программе. И именно в уста дьявола – врага – вкладывает Мережковский свою собственную теорию 1900-х гг. – учение нового религиозного сознания. В нижеследующей – достаточно прихотливой выдержке из «Иисуса Неизвестного» речью Искусителя обозначены три позиции: «я» – это настоящий Антихрист, дьявол; «Ты» – Иисус; «он» же – это фикция, выдуманная дьяволом, с которой последний хочет связать недолжное, зло, дабы отвести проклятье от самого себя. «Где я, где Ты?» – вопрошает «Мёртвый» Иисуса. – «Я или Ты? Никто никогда не узнает, не различит нас, никто никогда. Бойся его, Иисус, не бойся меня – Себя. Он не во мне, не в Тебе, – он между нами. Хочет нас разделить. Будем же вместе, а победим – спасем его» (с. 193). Здесь не только призыв к объединению Христа и Антихриста в Бога манихеев, но и точная передача настроения, царящего в романах и трактатах Мережковского 1900-х годов. Мыслителем тогда владело томительное недоумение перед тайной противостояния добра и зла, что побуждало к исканию нового синтеза. – В 1930-е годы Мережковский, как видно, отказывается от этих умозрений. Ненавистные для себя реалии – русский коммунизм и европейскую религиозную индифферентность – он помечает именем как раз Антихриста.

Желая «очеловечить» традиционный образ Иисуса Христа, а вместе с тем в каноническом Евангелии распознать Евангелие «утаенное», в свое собственное «Евангелие» Мережковский водит тему пола, что дополнительно уподобляет последнее роману. Пользуется ли он при этом теми же самыми источниками, что и Дэн Браун – автор «Кода да Винчи», но тему эту он развивает в сходном ключе и, содомизируя ее, идет «влево» дальше романиста из США. Мало того, что Иисуса – Второго Адама – он представляет в качестве Андрогина, сводя победу Господа над смертью к Его андрогинности (с. 230): в этом можно усмотреть верность В. Соловьёву как автору «Смысла любви» (данные идеи супругами Мережковскими были положены в основание их «Церкви»). Вот что, сверх того, мы читаем о Христе: «Тайну Вечно-Женственного в Вечно-Мужественном мог подслушать в сердце Господнем только тот, кто возлежал у этого сердца, – шестнадцатилетний, по древнему преданию Церкви, отрок Иоанн, с лицом, по чудной Винчьевской догадке, женственной, или точнее, страшнее, святее [! -Н. Б.], – мужеженственной прелести: только он мог выпить из сердца Господня, как райская пчела из райского цветка, этот чистейший мед любви чистейшей, для которой нет имени на языке человеческом». – Откуда эта выдержка? Из сочинения какого-нибудь эпигона Дэна Брауна, продвинувшегося в кощунстве дальше учителя (в «Коде да Винчи» проведена мысль о том, что на фреске «Тайная Вечеря» в Миланской церкви Санта Мария Маджоре Леонардо изобразил не Иоанна Богослова, а Марию Магдалину)? – Нет, из главы «Освободитель» «Иисуса Неизвестного» Мережковского (с. 325). Но то, что представляет здесь русский экзегет, вряд ли вводит в атмосферу Тайной Вечери, совершенной ХристомвСионскойгорнице. Скорее, можноподумать, что Мережковский подсмотрел укромный уголок пиршественной залы в доме Тримальхиона – передал эпизод романа Петрония «Сатирикон», где воспроизведены римские нравы, возмущавшие апостола Павла… Впрочем, в основном Мережковский держится здесь версии Дэна Брауна, когда в сюжет своего «романа» вплетает пунктиром линию «Марии Неизвестной» – евангельской жены, возлившей миро на главу Иисуса, – Его «Возлюбленной», которая была первой, кому Господь явился по воскресении.