Раздел о Господнем крещении – это интереснейшая, по остроте ее сюжета, глава «романа» Мережковского. Как и всегда, за каноническими текстами экзегет хочет распознать «утаенное Евангелие» – сбросить с событий покров объективности, представив их в переживаниях участников – Иисуса и Иоанна. «Есть Иоанн Неизвестный, так же как есть Иисус Неизвестный, – здесь Мережковский особенно четко формулирует свою экзегетическую цель. – Оба невидимы, потому что закованы в ризы икон; надо расковать обоих; только увидев живые лица их, мы узнаем, что произошло между ними; заглянем, хотя бы издали, в тайну Крещения» (с. 151). Главное, конечно, здесь – это попытка Мережковского создать образ Крестителя.
Экзегет считает его (как и дьявола, замечу!) двойником Иисуса: «Иисус и Иоанн – таинственная Двойня братьев-близнецов» (с. 146). При этом, как и всегда в случае двойничества, Иоанн, шокирующим образом, является «врагом» Иисуса (с. 145). Но почему врагом? Мережковский реконструирует историю их отношений следующим образом. Вихрь страстей между Иоанном и Иисусом был вызван опять-таки мессианской идеей, которой жил весь иудейский народ и которой прямо-таки горел сын священника Захарии Иоанн. Он бежал в пустыню ради мистического искания Мессии, но великой проблемой для него сделалось поверить, как в Мессию, в своего родственника Иисуса. «Он или не он?»: таково страшное раздвоение всего существа Иоанна, которое он не победил даже перед смертью, будучи заключен Иродом в темницу. Как видно, «Иоанн Неизвестный» – очень типичный для Мережковского, трагически раздвоенный персонаж, чья судьба, в ослабленной мере, повторяет судьбу Иисуса.Не могу не удержаться, чтобы не привести портрет Крестителя, которым Мережковский хочет заслонить икону – традиционного Ангела пустыни.
Экзегет смотрит на Иоанна глазами современников последнего: люди «испугались: что это вышло к ним из проклятой Богом пустыни – раскаленной геенской печи? Какое страшилище? Только на одну треть человек, а на две – невиданный зверь: полу-лев, полу-кузнечик. Весь волосат, космат, как лев; длинные, на теле, волосы спутались с шерстью звериного меха, и лицо волосатое, как спутанный куст, где сверкают два раскаленных угля – глаза. Ест саранчу, и сам похож на нее: солнцем и солью пустыни изъедены, худы, хрупки тонкие, длинные, насекомоподобные члены, как у огромного, пыльно-серого аравийского кузнечика; и голос, как у него, трещащий, подобно пламени степного пожара в сухом можжевельнике» (с. 147). Проповедь аскета была такой силы, что «вся земля поднялась, от Иудеи до Галилеи; узнала, что пришел Илия, предтеча Мессии» (там же). Вот обстановка встречи двух «братьев» на Иордане.Событие Господня Крещения представлено Мережковским, действительно, в качестве экзистенциальной встречи. Оба участника ждали ее двадцать лет – в молчании, как «две неподвижных на тетиве натянутых луков, в одну цель устремленных стрелы». Иоанн, помня общее с Иисусом их детство, осененное веянием Благовещения, «все эти двадцать лет только о Нем и думает, только Им и мучается, искушается, только и борется с Ним за Христа. <…> “Может ли быть из Назарета что доброе? Нет, только не Он <…>”», убеждает себя сын Захарии. И весть «Идёт!»,
по истечении двадцатилетнего срока, пришла как бы извне, хотя и прозвучала в недрах души Иоанна.