В поисках Неведомого Бога. Мережковский –мыслитель

Заключительная глава «романа» об Иисусе Неизвестном, понятно, посвящена воскресению, посмертным явлениям и вознесению Иисуса. Это очень странный – двусмысленный текст, и, думается, раздражение первых читателей труда Мережковского было вызвано уклончивостью там авторской позиции, бесконечным диалогом голосов pro и contra: ведь предмет этот – главное упование верующих! Воскресение и последующие события Мережковский опять-таки называет мистерией. Но это не церковная мистерия, увенчивающая мистерию Страстей, – не со-воскресение со Христом тех, кто прежде сораспялся Ему. Под словом «мистерия» экзегет разумеет здесь события «внутренне-внешнего» характера, окружающие тайну «пустого гроба». «Мистерию» Мережковский в данных главах особенно откровенно противопоставляет «истории», тонко, но вполне прозрачно намекая на неисторичность многих евангельских фактов. Видимо, русский критик берет на вооружение некий вывод критики западной, когда концовку Евангелия от Марка объявляет позднейшей вставкой: весть Марка-Петра заканчивается для него на бегстве мироносиц от пустого гроба (Мк. 16, 8). Конец евангельской истории, последний ее засвидетельствованный факт – для Мережковского это пустой гроб: слова ангела «Его здесь нет», адресованные женам, прошедшим ко гробу субботним утром, – это «всё Воскресение» (с. 607). Понятно, что данный вывод – чисто агностический. Ведь «тайна его [пустого гроба. – Н. Б.] и доныне остается неразгаданной» (с. 612).

Все спекуляции Мережковского по поводу этой «тайны» (тело похищает ученик, т. е. версия иудеев; тело претерпело эволюционную метаморфозу; смерть оказалась побежденной любовью Марии-Возлюбленной, воскресившей Иисуса подобно Изиде, воскресившей Озири-¹⁶⁹Формулировки из раннехристианского текста «Учение двенадцати апостолов». са) выливаются также в агностическое суждение: «Тут действительно что-то было, чего мы не знаем» (с. 614), о чем умолчали ученики, но что привело их от факта «пустого гроба» к уверенности в Воскресении. Не случись чего-то очень значительного за 36 часов после казни Иисуса, не возникло бы «такое непоколебимое здание, как Церковь» (с. 614). Личная вера Мережковского в Воскресение подвешена на волоске евангельских слов Иисуса, явившегося Марии: «Не прикасайся ко Мне», – слов слишком «нечаянных», загадочно-немотивированных, чтобы не быть достоверными. И концовка главы «Воскрес», где говорится о «знании» факта Воскресения «таком несомненном, как то, что я – я» (с. 618), воспринимается – после многостраничных вялых авторских колебаний – прямо-таки как Deus ex machina.

Явления воскресшего Иисуса ученикам (глава «Воистину воскрес»), чудесные по природе, как и все евангельские чудеса, в глазах Мережковского мистериальны, т. е. вызваны либо верой, либо особым – экстатическим состоянием последователей Иисуса. «Внутренне-внешний» характер данных событий означает, что «что-то действительно было», – какие-то феномены, которые галлюцинирующие ученики принимали за явления Учителя. Вряд ли случайный попутчик Луки и Нафанаила, шедших в Эммаус, увидел бы и услышал беседующего с ними Иисуса. И когда Иисус ел перед апостолами печеную рыбу на Генисаретском озере, это событие в принципе не могло быть засвидетельствовано кем-то посторонним. – Итак, Мережковский объявляет то, что в Евангелии выступает как факты, предметами одной веры апостолов, что по сути лишает эти события фактичности, историчности. Так русский новый богослов присоединяется к сонму евангельских критиков, которые агностически считали евангельский рассказ исповеданием веры первохристианской общины (т. е. отрицая – или хотя бы ставя под сомнение историзм евангельских фактов). Снова налицо двоение воззрения Мережковского. Ни искусственно взвинченная интонация, ни звучащее заклинанием «Он с нами везде и всегда» (с. 630) не спасает финала книги от духа тайного безверия. Право же, было бы корректнее, если бы мыслитель заявлял о своей жажде веры, но не о «несомненном знании» и не о «внутренне-внешнем» «мистериальном» опыте.

Весеннее полнолуние: «Апокрифы» Д. Мережковского и М. Булгакова