В поисках Неведомого Бога. Мережковский –мыслитель

Снова вернусь к своему тезису о том, что особенно проницательно судили о методе Мережковского-интерпретатора именно его враги. И. Ильин, отрицающий за Мережковским его дар исторического романиста, на самом деле указывает на то, что свой предмет – образы великих деятелей истории – Мережковский схватывает именно герменевтически. «Мережковский сам не любит своих героев, – наигранно возмущается И. Ильин, – ибо он во всем любит только себя и свою отвлеченную диалектику» («Мережковский-художник», с. 385). И Ильин будто не понимает трагизма человеческого существования и неразрешимости гносеологической проблемы в ее классической постановке, когда упрекает Мережковского в том, что «живой процесс другой души ему вообще не доступен» (с. 384). Напротив, именно как психологу Мережковскому были ведомы прозрения, – укажу хотя бы на прекрасные психологические портреты Иуды, Пилата, Предтечи в «Иисусе Неизвестном». Но когда И. Ильин безапелляционно утверждает, что Мережковский «знает только свою душу – отвлеченно умствующую рассудком и бесплодно-сладостно томящуюся инстинктом» (там же), то – если зачеркнуть слово «только» – надо признать правоту И. Ильина. Действительно, в героях Мережковского таинственно слились древность и современность, дух исторического лица с духом автора. Вот та подлинная герменевтическая «диалектика», которая оказалась не по зубам гегельянцу И. Ильину. – Но подойдем герменевтически и к статье самого И. Ильина: он заслужил серьезное к себе отношение уже своею искренностью! Согласно критику, творчество Мережковского создает «атмосферу больной мистики»: «Всё, чего он коснется – вдруг увядает, блекнет, вступает в состояние тления и гниения» (с. 385–386) и т. д., – И. Ильин словно щеголяет собственным духовным здоровьем. Однако, думается, и сам Мережковский в принципе не отвергнул бы ильинской оценки – он всегда настаивал на субъективности своих интерпретаций. И. Ильин, идейный враг Мережковского, встретил в штыки откровенное присутствие экзистенциально-личностного начала в интерпретациях Мережковским ушедших эпох. Но, косвенно, И. Ильин лишь помог – уже нам – уяснить существо метода Мережковского – ученого и художника, гуманитария, впервые сделавшего гносеологической и эстетической ценностью исследовательское «я».

И еще более точно, чем И. Ильин, задолго до него постиг герменевтический метод Мережковского И. Минский. Если И. Ильин отправляется от своего самого общего впечатления от текстов Мережковского, то Минский пристрастно всматривается в саму их языковую ткань. Его анализ – уже не философия, но чистая филология. Я здесь не раз уже обращалась к статье Минского 1908 г. «Абсолютная реакция»: суть статьи – в резком отрицании «религии веры и чуда», которую, под видом «особого, еще небывалого рода литературной критики», проповедует Мережковский. Сторонник «мэонизма» – разновидности деизма – Минский подвел «миссионерскую критику» Мережковского под жанр «неохристианской проповеди», использующей в качестве словесного материала, как некогда пользовались Св. Писанием, «всю русскую литературу» (с. 171). Минский точно подмечает особенность толкований Мережковского – склонность критика к обильному цитированию интерпретируемых произведений. «Мережковский никогда не проповедует своими словами, – всегда чужими, всегда цитатами» (там же), – и действительно, именно это вызывает доверие к суждениям Мережковского, создает впечатление их «объективности», беспристрастности. Однако, продолжает Минский, «Мережковский на самом деле устраняет подлинного автора, скрывает его от глаз читателя и создает из цитат своего собственного, самодельного Толстого, Достоевского, Андреева, которые, конечно, подтверждают всё, что угодно критику» (с. 171–172). Здесь Минский, желающий разоблачить Мережковского, на микроуровне вскрывает саму суть герменевтики – и вообще всякой рецепции художественного произведения[701]: образ и смысл попадают в контекст чужого сознания, с которыми они вступают во взаимодействие. Результат такого взаимодействия, в самом деле, обусловлен средой восприятия – личностью реципиента. Однако в этом-то и заключается сама суть герменевтического – гуманитарного познания!