В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах

На самом деле весьма странным было уже то, что Горький и Тихонов вообще решили заказать Булгакову биографию Мольера, хотя это и говорило о том, что они ценили его талант. История отношений Булгакова с цензурой едва ли могла внушить им оптимизм. Его первый роман «Белая гвардия» так и не был полностью опубликован в СССР при жизни автора; журнал, в котором публиковалось произведение, был закрыт раньше, чем в нем успела появиться третья часть текста романа. Более счастливая судьба ожидала раннюю повесть «Роковые яйца» и два сборника коротких рассказов; однако уже в 1926 году удача отвернулась от Булгакова: после этого он не мог напечатать ни одного своего произведения. Публика обожала его пьесы, однако все они – «Дни Турбиных», «Зойкина квартира» и «Багровый остров» – были в 1929 году одна за другой быстро сняты с репертуара Московского Художественного театра, Вахтанговского театра и Московского Камерного театра. Примерно в то же время «Бег» – пьеса о невзгодах русских эмигрантов – была запрещена, несмотря на поддержку Горького, который предсказывал «Бегу» большой успех [Булгаков 1990а: 643]. Интересен отзыв Сталина об этой пьесе, свидетельствующий одновременно о том, каким был театральный и политический климат той эпохи, и о том, что вождь интересовался творчеством Булгакова и высоко его ценил. Сталин писал в 1929 году: «“Бег” есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, – стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. “Бег” в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление» [Сталин 1949: 327]. Далее вождь объяснял причины своего отношения к «Дням Турбиных»:

Что касается собственно пьесы «Дни Турбиных», то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, – значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь». «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма [Сталин 1949: 328].

По всей видимости, Сталину действительно нравилось творчество Булгакова: говорили, что вождь посетил спектакль «Дни Турбиных» не менее 15 раз, а «Зойкину квартиру» – восемь раз [Лакшин 1988: 25][159].

Булгаков считал отношения со Сталиным очень важными для себя. Думая о вожде, он вспоминал прежде всего гуманные жесты Сталина по отношению к себе и еще более гуманные обещания. Как писала Чудакова, «наконец, Сталин был для него <…> очередным воплощением российской государственности – и он стремился найти ему место в истории этой государственности» [Чудакова 1988:492]. Однако как бы ни относился в действительности Сталин к Булгакову, ни «Бег», ни «Зойкина квартира», ни даже «Дни Турбиных» (оказавшиеся неприемлемыми между 1929 и 1932 годами), ни другие пьесы Булгакова не стали для цензуры «проходными».

Самому драматургу разрешения и запреты его пьес казались подчиненными только воле случая. Он писал о мольеровском «Тартюфе»: «Кто осветит извилистые пути комедиантской жизни? Кто объяснит мне, почему пьесу, которую нельзя было играть в 1664 и 1667 годах, стало возможным играть в 1669-м?» [Булгаков 1991: 146] – и эти слова можно отнести в равной мере и к «Бегу», и к «Дням Турбиных», и к «Кабале святош». В письме Горькому в 1929 году писатель жаловался:

все мои пьесы запрещены, нигде ни одной строки моей не напечатают, [никакой готовой работы у меня нет, ни копейки авторского гонорара ниоткуда не поступает], ни одно учреждение, ни одно лицо на мои заявления не отвечает, словом – все, что написано мной за 10 лет работы в СССР, – уничтожено. Остается уничтожить последнее, что осталось, – меня самого [Булгаков 19906: 437].