В поисках смысла

Тут нахлынули на меня разнообразные чувства, отголоски прошлых моих переживаний и впечатлений студенческих лет в годы пятидесятые, проведенных на Украине, когда – пусть даже я был уже знаком и раньше с какими – то из них – я просто попал в плен очарования от украинских народных песен.

Бывало, в общежитии я безотчётно затягивал песню, имеющую глубокие корни в музыке народной:

Взяв бы я банду – у – ру – у
Тай заграв, що знав…

(Тут надо сказать о пресловутой жажде украинских националистов «исправлять» свой родной язык, нарушая исторически сложившееся применение предлога «на» и наплевав даже на авторитет собственного классика – поэта Тараса Шевченко, оставившего такое поэтическое завещание: «Як умру, то поховайтэ / мэни на могили / сэрэд стэпу широкόго / на Вкраини милий»)

Позднее я пришёл к выводу, что украинцы – это наши славянские итальянцы, которые поют все подряд и живут песней, неповторимыми мелодиями.

И вдруг читаю у Куприна откровения Крандиенки (где и когда и в какой стране можно прочитать о таких душевных беседах охранника и арестанта?), как он, бывало, в прошлом участвовал в постановке оперетты «Наталка – Полтавка» и даже кое – что пытался напеть человеку, заподозренному новой властью в преступных симпатиях к представителю царской клики великому князю Михаилу Александровичу, которому Николай ΙΙ завещал трон (тут уж мне сразу вспомнилось, что меня, уроженца придонских степей, чуть ли не с детства сопровождала мелодия арии из той оперетты::«Повий витре на Вкраину…»). И вот, пожалуйста, читаю резюме Куприна: «…украинцы, как и итальянцы, родятся на свет с верным слухом и с голосами, поставленными самим Господом Богом.» (!)

Это неопровержимо, непреложно говорит о том, что все эти славянские песни просто наши – и для украинцев, и для русских. И разделить это невозможно! А возможно оказалось только одно: кому – то постороннему, чуждому натравить нас друг на друга.

Вспомнил в рассказе Куприн и свои впечатления от вологодчины, на которой ему удалось побывать ещё в конце XΙX – го века: «…пастухи, от нечего делать, собирали на дорогах всякие разные ходячие напевы для своих дудок. Ох, на проезжей дороге чего только не наслушаешься! Идёт солдат отставной на родину – поёт. Ямщик продольный катит – поёт. Цыганский табор тащится – и там песня. Ребята деревенские вернутся к осени из Москвы или Питера – опять новые песни. Прежде ведь вся Русь бродила и пела…»

Но есть в тексте и больное место – как для Куприна, писавшего рассказ в эмиграции, так и для всякого русского человека, где бы он ни оказался. Это вопрос об отношении к Родине, который, как ни странно, принялись меж собой обсуждать арестант и… другой чекист – необъятных размеров матрос Семёнов – Ольшанский, который попросил объяснить, что такое Родина? (Уж это надо понимать: в этаких обстоятельствах революционный матрос, чекист, ведёт разговоры о… Родине!)

Куприн сказал ему так (в сокращении): «Родина – это первая испытанная ласка, первая сознательная мысль, осенившая голову, это запах воздуха, деревьев, цветов и полей, первые игры, песни и танцы. Родина – это прелесть и тайна родного языка. Это последовательные впечатления бытия: детства, отрочества, юности, молодости и зрелости. Родина – как мать. <…> Нет. Я всё – таки говорю не то, что нужно. Чувство Родины – оно необъяснимое. Оно – шестое чувство…»

О да, для русского человека это понятие – не пустой звук. Оказавшийся вне России Вертинский не просто пел – томилась его душа: «Тут шумят чужие города. / И чужая плещется вода, / И чужая светится звезда… / Тут живут чужие господа. / И чужая радость и беда…». О том же страдал и Лещенко: «Здесь, под небом чужим, я как гость нежеланный…».

Щемящее это чувство – ностальгия. Довелось и мне впервые с ним познакомиться однажды ещё в советское время.

Нелегко внятно описать состояние человека, возвращающегося домой в составе экипажа на борту научно – исследовательского судна после полугодовой болтанки на волнах Тихого океана. Когда замаячил берег отечества (и пусть даже он, берег этот, для питерской научной группы был не совсем нашенским, был дальневосточным) трудно было сдержать на глазах слёзы.

И вот толкнулся к причальной стенке наш пароход на глазах толпы встречающих… С удовольствием и с завистью – нам – то до Питера лететь ещё через всю страну! – глядим, как параход на глазах пустеет от его обитателей, растаскиваемых близкими, увозящими их по домам.

Вряд ли чувство, испытываемое при этом событии всеми, кто несчётное количество дней и ночей отсутствовал от родных очагов – да не где – нибудь там в степи или в тайге, но в открытом океане! – может быть знакомо сухопутному человеку. Такое возвращение – это поистине какая – то конечная точка пути. Но до неё много чего приходится испытывать вдали от дома.