Что ж, я был бы рад, если бы это оказалось правдой. Но я видел старателей за работой в Соединенных Штатах, на Аляске, а также в России в течение нескольких лет. Я видел, что эти старые чудаки в России так же нутром чувствовали золотоносные породы, как и их собратья в Соединенных Штатах. И я сомневался, что вчерашние школьники, какими бы честными и упорными они ни были, смогут справиться с этим довольно странным занятием так же хорошо, как объявленные вне закона старатели.
Старателей же их ликвидация не слишком беспокоила; она и близко не была такой жестокой по своим последствиям, как раскулачивание крестьян. Старатели, бродяги по натуре, редко были семейными людьми, в отличие от кулаков – самого основополагающего элемента в деревне. Их положение было настолько прочно, что коммунисты не видели другого способа справиться с ними, кроме жесткой силы.
Старатели быстро нашли работу в шахтах: все они, конечно, знали горное дело. Они вступали в профсоюзы, чтобы получить работу и добиться хорошего отношения со стороны коммунистов, даже к бутылке теперь прикладывались только в свободные дни. Я поговорил с теми из них, которых знал раньше, и пришел к выводу, что они вполне всем довольны. Однако годы спустя, когда им представилась новая возможность поохотиться за золотом, большинство из них снова отправились в долгий путь на восток.
Глава 7
Ликвидация кулачества
Примерно в середине 1930 года нам пришлось отказаться от нашего дома в Кочкаре, нашего первого дома в России, который очень нам нравился. С этого времени моя работа состояла в основном из инспектирования и реорганизации различных шахт, что заставляло меня большую часть времени переезжать с места на место.
Нам с женой было жаль покидать этот суровый шахтерский городок на Южном Урале, о котором мы до сих пор храним приятные воспоминания. Мы приехали в Кочкар в то время, когда русские все еще могли свободно проявлять свое природное гостеприимство и дружелюбие по отношению к иностранцам, и до того, как их затянул водоворот пятилетних планов. Кочкарцев еще не будоражили слухи об иностранных шпионах, пока мы находились там, и они привечали всех нас четверых как своих. Я сожалею только о том, что позже обстоятельства затруднили, даже сделали невозможным продолжение этих прежних дружеских отношений.
Двух наших маленьких дочерей в конце 1929 года мы оставили у родственников в Соединенных Штатах, а моя жена настояла на том, чтобы сопровождать меня в большинстве моих путешествий в течение нескольких лет после 1930 года. Сибирь и Казахстан были и остаются суровыми краями, и транспортное сообщение там не было организовано так, чтобы путешественник, покидающий основные железнодорожные магистрали, мог передвигаться с комфортом. Но тяжелые условия не пугали мою жену, и она повидала примерно столько же таежных районов Сибири и Восточной России, сколько и я. И должен сказать, что она зачастую возвращалась из этих поездок в лучшей форме, чем я мог себе представить.
Совершая наши поездки начиная с конца лета 1930 года, мы оказались в самой гуще процесса, который российские власти назвали «ликвидацией кулачества». Этот процесс обычно трактуется как сельскохозяйственная революция; но он был так же важен для промышленности, как и для сельского хозяйства. Он сыграл большую роль в расширении нашей горнодобывающей деятельности, поэтому я должен рассказать то, что я знаю об этом.
Не стану винить американцев за то, что они уклоняются от упоминания таких высказываний, как «ликвидация кулачества». Еще до того, как я отправился в Россию, частое использование подобных формулировок отбило у меня охоту читать что-либо об этой стране. Я был склонен верить, что вся страна – это сущий сумасшедший дом. Но позже обнаружил, что русские коммунисты усеивают свои речи и письменные произведения сотнями таких фраз, и эти фразы с удовольствием подхватывают во всем мире.
«Ликвидация кулачества», однако, была для нас больше чем просто фразой, с этой реальностью мы непосредственно сталкивались повсюду в течение ряда лет. Я уже рассказывал, как, прежде чем узнали о самом процессе, мы увидели один из главных его результатов в Кочкаре в 1930 году, когда мелкие фермеры перестали приезжать на большой Кочкарский рынок и нам пришлось покупать продукты по самым диковинным ценам. Наше пропитание зависело теперь от продовольственных карточек и закрытых распределителей, которыми весьма неумело управляло правительство.
Путешествуя по Сибири осенью 1930 года, мы столкнулись с тысячами мужчин, женщин и детей, нагруженных сумками и узлами, которых вооруженные винтовками охранники загоняли в пассажирские и грузовые вагоны, зачастую набиваемые так плотно, что не было возможности даже сесть. В какое-то время эти люди заполняли почти каждую станцию, и казалось, для них был использован весь имеющийся подвижной состав.