В поисках своего лица

Во многих отношениях период, начавшийся в 1950–х годах, был труден для адвентистского вероучения. Последний этап в развитии церковного богословия отмечен напряженностью, которая не желает спадать. Конечно, то или иное напряжение существовало в адвентистском богословии всегда, однако с 1950–х годов они как бы сплелись воедино. Нынешняя эра отличается тем, что все старые вопросы адвентизма (что есть адвентистского? христианского? фундаменталистского?) циркулируют в адвентистской среде в одно и то же время. И дело не только в том, что эти вопросы звучат одновременно, а в том, что адвентисты, сосредоточившие свое внимание на разных этапах развития церковного вероучения, отвечают на них совершенно по–разному. Для одних, например, вся ценность адвентизма заключена в его отличительных чертах, для других — в том, что его роднит со всем остальным христианством, третьи же возлагают все надежды на его сугубый фундаментализм. В этих поисках идентичности возникли различные богословские полюса, борьба между которыми по–прежнему причиняет адвентизму немало беспокойства. Поиски себя, своего лица, направлявшие богословские дискуссии в Церкви на протяжении 150 лет ее истории, продолжают быть в центре внимания по мере того, как адвентизм пытается вырваться из этого непрекращающегося кризиса идентичности. Мы еще вернемся к движущим силам этого кризиса в заключительной главе.

Между тем необходимо отметить, что спасение и инспирация, рассмотренные нами в этой главе, это далеко не единственные значимые вопросы, по которым в наше время идет внутрицерковный диалог. Среди прочего адвентистские богословы активно обсуждают роль и значение библейского «остатка», учение о Церкви, или экклесиологию, смысл, заложенный в библейском повествовании о творении и потопе, а также сущность Апокалипсиса. Что касается последнего вопроса, заключительные два десятилетия двадцатого века были отмечены появлением в адвентистском сообществе людей, которые отошли от толкования Книги Даниила и Откровения, свойственного для историзма и занимавшего центральное место в адвентизме со времен его основания, и сместились в сторону интерпретации, которая более согласуется с футуристским и даже претеристским пониманием пророчеств. Любые серьезные изменения в адвентистском пророческом толковании повлекли бы за собой перемены в самом адвентизме как таковом, поскольку адвентизм седьмого дня сформировался как движение, воспринимающее пророчества в свете историзма, особенно отрывок, начинающийся с Откр. 11:19 и заканчивающийся последним стихом 14–й главы Книги Откровение.

Помимо вышеизложенного, современный адвентизм претерпел и другие перемены. Как ни странно, 1990–е годы стали свидетелями возрождения антитринитарианства и полуарианства на том основании, что такова была вера большинства первых адвентистов. Подобный посыл кажется, по крайней мере, странным для Церкви, основанной в противостоянии с традицией как богословским авторитетом. Впрочем, столь резкий поворот в отношении к авторитету не был единственным в адвентистской истории. В любом случае возвращение к этому вопросу зиждется скорее на средневековой логике, чем на логике реставрационистского адвентизма девятнадцатого века.

Еще одно «уточнение» в адвентистском богословии в 1980–х и 1990–х годах можно рассматривать и как несколько иной способ выражения прежней идеи, и как некий сдвиг в вероучении. Оно связано со следственным судом, предшествующим возвращению Христа. Раньше адвентисты представляли этот суд в более строгих тонах, говоря о том, что Бог отвергает тех людей, кто оказался неверен. В последнее же время принято делать акцент на том, что Бог за людей, что Он на их стороне и хочет привести в Свое царство как можно большее их число. В этой новой перспективе Судья предстает в том виде, в каком Его рисует Библия: Он на стороне грешников, а суд совершается, чтобы показать им, что они могут быть уверены в спасении и будут счастливы на небесах. Святые последних дней могут чувствовать себя уверенно и безопасно пред лицом суда, когда Христос исповедует их имена пред Отцом и ангельским воинством» (Our High Priest, 121, 207). В результате многие адвентисты в 1990–х годах обрели большую уверенность и стали меньше бояться следственного суда.