В поисках утраченных предков (сборник)

…С утра пораньше в нескольких метрах от нашего забора открывается лечебный пункт под открытым небом. Мат-перемат, похмельное дрожание рук, визгливые споры… Сейчас компания выпьет, начнет делить какой-нибудь заныканный пузырек, в итоге все раздерутся, а собака будет грохотать лаем и мешать мне работать. Кроме того, каждую весну и осень мы с сыном носилками выносим с этого пустыря мусор и зарываем в яму…

Нынешнее поколение местных пьянчуг мне незнакомо. Почти все мои сверстники, увлекавшиеся спиртным, давно лежат на красивом лесном погосте, где по высоким соснам и елям скачут белочки, а в Троицу, не переставая, скрипит колодезный ворот, и весь Зеленогорск гуляет за просторными оградами могил. Это следующий призыв на тот свет, и лица их еще не примелькались.

– Алё! Господа! – командирским голосом кричу я через забор и, дождавшись внимания, предлагаю компании перебраться за дорогу, в давно загаженный лесок. – Вот туда, пожалуйста! – по-ленински указываю я ладонью.

– Да пошел ты! – отмахивается компания, позвякивая пузырьками – Лучше шавку свою убери, задолбала, блин!

Холка у Юджи встает дыбом, да и у меня, похоже, тоже. Собака с рычанием мечется вдоль забора, я решительно выношу из дома ружье. Юджи тут же сменяет гнев на просительное привизгивание, пытаясь в традициях европейского либерализма остановить хозяина от самосуда. Ей невдомек, что с таким гуманным подходом местные алкаши, устроившие в кустах распивочную и опочивальню, скоро будут в шесть утра будить нас развязным голосом и спрашивать стаканчик, лук на закуску или пятерку до завтра.

Вот краснолицый усач, покачиваясь, подходит к забору и без стеснения расстегивает ширинку.

Я взрываюсь.

– А ну пошел вон! – спустившись с крыльца под жалобный лай собаки, целюсь прямехонько в его уд. Вид у ружья внушительный, намерения мои понятны.

– Не надо, не надо! Я ушел! – Он испуганно разворачивается и торопливо несет журчащий крендель струи прочь от нашего забора.

Я спускаю для острастки курок, и дробинка чмокает сырую землю в метре от компании. Теперь Юджи бегает вдоль сетки забора и дает понять, что если она сейчас найдет дырку, то полетят клочки по закоулочкам. Я вновь резко взвожу рычаг пружины и вставляю дробинку.

Компания вскакивает и, матерясь, торопливо рассовывает по карманам аптечные пузырьки. Только действуя решительно и беспощадно, можно отвадить алкашей от распивания возле моего забора настойки боярышника. Я целюсь в груду пустых коричневых бутылочек возле старого валуна и спускаю курок: «Дзинь!» Вновь взвожу затвор и вставляю пульку-дробинку. Причем молча и не спеша – так легче сойти за непреклонного психа.

Компания хрипло матерится, обещает устроить мне веселую жизнь и поспешно освобождает полянку, где в детстве я с соседскими дачниками играл в штандер и «картошку».

Я несу ружье в дом, и Юджи продолжает жалобно лаять на него. Генная память!

…С некоторых пор и я стал чувствовать ее толчки – они приходят неожиданно и стихийно. Они уносят меня во времена седой старины, одаряя роскошными картинами битв и степенных событий.

Рядом с домом – дуб, посаженный родителями в год моего рождения. Меня тянет касаться лбом его шершавой коры, обнимать ствол, и когда я валяюсь в газонной траве под его кроной, ко мне приходят видения прошлого, словно корни дерева, как некие датчики-провода, высасывают их из памяти земного шара. Это странное свойство дуба, посаженного моими родителями почти пятьдесят лет назад, я заметил давно и держу в секрете…

Неподалеку от дуба мы с женой посадили несколько кустов белых роз и оставшиеся от моей матери особые тюльпаны – с запахом, прятавшиеся в траве по углам участка. Тюльпаны пахли слабо, как выдыхающиеся духи в открытом флаконе, но пахли… Мать привезла эти тюльпаны с селекционного участка деда, из Тамбова. Она привезла их сразу после войны, когда деда уже не было в живых, а наша многодетная семья получила в Зеленогорске, тогдашних Териоках, участок под огород и строительство дачного домика.

С газоном бился три года. Подаренная шведским греком-однофамильцем трава взошла быстро, оказалась темно-изумрудного цвета и чрезвычайно густой. После стрижки футбольный мяч отскакивает высоко, но, пущенный накатом, ослабевает в своем движении и останавливается на середине поля.

Сбылась мечта идиота, насмотревшегося за границей на чистоту и порядок! Теперь хожу босиком, но приглядываюсь, чтобы не вляпаться в собачьи колбаски, которые Юджи без всякой системы может оставить на ухоженном газоне.

Казалось бы – овчарка! умнейшая из пород, а ведет себя, как поросенок: кто же гадит посреди лужайки! Отойди к забору, заведи себе специальное гадкое место и присаживайся там с выражением глубокой отрешенности на своей черно-рыжей собачьей морде. Сколько раз подводил ее за ошейник к месту экологического преступления и проводил воспитательные беседы – вроде, всем своим понурым видом дает понять, что сплоховала, и обещает не повторять ошибок. Под моим бдительным утренним надзором отбегает к дальним секциям забора, хрустит сухим малинником, поглядывает на меня: «Видишь, хозяин, выбираю место, как ты учил!», но ослабишь контроль, не доглядишь, и быстро навалит возле вишневых деревцев или одинокой яблони, где я брожу вечером, поглядывая, как учат философы, на небо и пытаясь обнаружить в своей голове глубокие умные мысли.