В поисках утраченных предков

Прости, дедушка, безнадежно.

3. Косоглазая Анфиска и другие

Все изменяется, ничего не исчезает.

Овидий, за семнадцать веков до Михайлы Ломоносова

Если верить красивым родовым древам, что входят в моду, то между нынешним отпрыском рода, разъезжающим на «мерседесе», и его пращуром, с хыканьем рубившим ливонских рыцарей в 1503 году под стенами Пскова, стоят около двадцати поколений предков: отец, дедушка, прадедушка и так далее.

В среднем, на век укладывается четыре поколения, и родовое древо, ползущее из 1500 года изобразит нам двадцать мужчин-предков, включая нынешнего ездока на красивой немецкой машине.

Двадцать!

На самом деле, только к началу 1500-х годов у каждого из нас было два миллиона сто одна тысяча девятьсот пятьдесят человек прямых предков.

Тут действует основной закон генеалогии: с каждым поколением число предков человека удваивается. Если спуститься с этой прогрессией на пять столетий вниз, то аккурат получится два миллиона прямых предков, — проверено.

Два миллиона и двадцать человек — почувствуйте разницу!

И что тогда двадцать предков с наследственным титулом «князь»: фирменный знак? гарантия отменного поведения всех последующих отпрысков? Или пенки, снятые с огромного тигля, в котором тысячелетиями переплавлялись миллионы людей?..

Так уж повелось, что людей тянет к героическим предкам — былинным богатырям, радостным смельчакам, отчаянным рубакам, умницам и писаным красавицам: их примерами можно взбодриться в тяжелую минуту, воспитывать юные поколения, да и просто похвастаться.

Никому не хочется выставлять напоказ семейное древо, ведущее свое начало от каторжан, растратчиков, горьких пьяниц, на ветвях которого во всей безобразной красе болтаются конокрады и казнокрады, дезертиры, карманники, убийцы с большой дороги и прочие мало привлекательные личности, включая мелкопоместных дворян с пятью душами крепостных, проигранной в карты деревушкой и сгнившей в сарае бричкой…

Нам подавай мифических предков, гнувших подковы и съедавших тазик блинов опосля четверти водки! Чтоб кулаки — по ведру! Голова, как пивной котел! Дал в ухо городовому на демонстрации в одна тысяча девятьсот семнадцатом году, и детина-городовой не мог оправиться от той плюхи аккурат до холодной зимы тысяча девятьсот тридцать седьмого, пока его не арестовали за шпионаж в пользу Японии.

В каждом из ныне живущих — гремучая смесь собственного генофонда. И спичку подносить не надо — само рвануть может! Особенно у нас, в России, где в тигле Евразии веками выплавилось нечто, до сих пор не получившее четкого названия: великий советский народ? россиянин? русский?..

Но вот, например, некая Анфиска, косенькая на левый глаз, выходит замуж за буйного во хмелю сапожника. И глаза бы наши не смотрели на эту Анфиску и ее сапожника мужа, кабы ни одно обстоятельство: у них родилось пятеро детей, один из которых — Силантий — стал впоследствии мужем купеческой дочки Варвары, прабабушки князя Урюпинского-Забугорского по материнской линии.

Неблестящая они пара в славной княжеской генеалогии, но не родиться без этого звена-перемычки нынешнему ездоку в «мерседесе».

Сдала тебе судьба колоду из нескольких миллионов карт, и ни одну из них нельзя обронить или выбросить — иначе не пойдет игра, и все тут.

Меня приводят в восторг и одновременно пугают миллионы лично моих предков, любивших друг друга, в результате чего на свет Божий появились пятеро моих старших братьев, две сестры и я!

Злые, добрые, жадные, щедрые, расчетливые и транжиристые, гуляки и отменные семьянины, храбрые и трусоватые, суетливые и неторопливые, решительные и удалые, терпеливые и занудливые — они все живут во мне, и я — один из продолжателей их жизней.

В камзолах, сапогах, лаптях, посконных рубахах, босиком, со шпагами на перевязи или с вилами в руках, в кандалах и рубище, идущие по пашне с деревянной сохой или едущие в кабине правительственного «ЗИСа», которому отдает честь орудовец. Вот на этого рыжего красавца пучеглазый турок льет горячую смолу с центральной башни крепости Бендеры, а этот, курчавый, как барашек, зло натягивает тетиву арбалета, целя в шею венгру; вот кто-то выпрыгивает из горящего самолета (знаю кто) и кого-то продают в рабство под плеск теплых волн на берегу Босфора; этот, высокий с голубыми глазами, воюет всего третий месяц и в роте его зовут «Товарищ Ленинград», он ползет со связкой гранат и карабином в сухой траве по правому берегу Днепра к фашистскому доту, а некто с усами и нашивками за ранения по пояс в осенней воде ладит из бревен мост через речку Равка — в Первую мировую под польским Казимиржем. Кто-то ворует темной ночью коня — кто-то скачет в погоню за вором. Предков секут розгами и награждают георгиевскими крестами, хоронят с воинскими почестями и зарывают в землю на безвестных ныне погостах, и над их могилами нынче асфальт, о который стучит звонкий детский мяч и топочут сандалики детворы…