В поисках Великого хана

Это был один из многих испанцев, обосновавшихся в Риме со времен папы Каликста III, знаменитого Альфонсо Борджа, первого римского папы родом из Испании. После смерти Альфонсо его племянник, кардинал Родриго де Борджа, который тоже потом занимал папский престол под именем Александра VI, сохранил свое влияние в Ватикане и роздал бесчисленным испанцам самые выгодные должности, сделав их прелатами, папскими офицерами, солдатами папской гвардии, юристами и ходатаями по делам перед папским престолом.

Пинсон часто обменивался письмами с этим другом, которого считал очень могущественным, и советовался с ним по различным вопросам, занимавшим его как моряка. Человек глубоко религиозный, как все его современники, он считал ватиканского библиотекаря бездонным кладезем учености. Ведь самые великие тайны человеческого познания, несомненно, хранилась в библиотеке святейшего отца. Отправляясь на своей каравелле в плавание по Средиземному морю, которое должно было закончиться в римском порту Остии, Пинсон сообщил друзьям о том, какую новость он собирается оттуда привезти. Его знаменитый римский друг обещал показать ему карту, хранящуюся в Ватикане, на которую был нанесен — как и на многие другие карты того времени — большой остров, расположенный за Канарским архипелагом, носящий название Антилии, или острова Семи Городов, но на этой карте названный Сипанго, согласно указаниям Марко Поло и многих других.

Мартина Алонсо уже несколько лет занимали таинственные острова Атлантического океана, о которых столько говорили соседи-португальцы, и он, по-видимому, решился немедленно совершить это путешествие. Как только его друг, римский космограф, покажет ему «многие и великие писания», которые находятся в его ведении и в которых говорится о землях еще не открытых, он вернется в свой город и снарядит одно или два судна, чтобы сделать это открытие.

Колон узнал обо всем этом из разговоров с местными моряками. Настоятель Рабиды тоже много раз выслушивал планы Мартина Алонсо. Все это заставляло фантазера мечтать о скорейшем возвращении прославленного палосского шкипера и о союзе с ним, во избежание соперничества.

Легенда, сложившаяся после смерти Колона, в течение трех веков изображала нам его гением, возвышавшимся над современниками, подобно одинокой горе среди пустыни; но этот романтический и неверный образ как нельзя более расходился с действительностью. Из него делали сверхъестественное существо, владевшее тайной, известной ему одному, вплоть до того, что, умри он, — ни один человек не совершил бы того, что удалось совершить ему.

Но в действительности Колон вовсе не чувствовал себя единственным среди общего невежества и тупости; ему, напротив, приходилось немало волноваться и спешить, чтобы другие не опередили его в открытии тайны, которая уже не была тайной ни для кого из любознательных моряков. Он боялся, как бы его не обогнали португальцы, которые уже совершали тайные походы по значительной части Атлантического океана. Он боялся еще более непосредственной опасности — как бы этот андалусский мореплаватель и судовладелец, всегда опирающийся в своих предприятиях на лучших моряков графства Ньебла, не пустился один на поиски этого острова Сипанго, который так занимал его последние месяцы.

Если Мартин Алонсо откажется сговориться с ним, ему грозила опасность остаться в устье реки Тинто со всеми своими королевскими грамотами и своим будущим титулом адмирала из-за невозможности «поставить стол» и набрать экипаж для двух снаряженных каравелл, без всякой поддержки, если не считать настоятеля бедного монастыря, в то время как Мартин Алонсо сможет отправиться в путь без него в любой час, как только он решится наконец немедленно перейти к действию.

Однажды утром распространилось известие, что каравелла Пинсона только что бросила якорь в маленькой гавани Палоса, и на следующий день ее капитан, шкипер и владелец явился в Рабиду, к отцу Хуану Пересу.

Снова начались географические беседы, все в том же зале настоятеля. Его выбеленные стены украшали картины религиозного содержания, перья африканских птиц, привезенные местными мореплавателями, побывавшими в Гвинее, разные виды перламутра, крупные раковины с переливчатым блеском, приобретенные на Канарских островах, где ими пользовались как деньгами при торговле или обмене с негритянскими царьками. Но самым примечательным в этой скромной комнате, из окон которой видны были и сливающиеся друг с другом Тинто и Одиэль и остров Сальтес, был деревянный потолок, сходный по форме с опрокинутой лодкой; это сходство довершалось несколькими нижними балками, которые тянулись от одной стены к другой, словно скамьи этой лодки, поставленной килем вверх.