В поисках Великого хана

В то же самое время, когда география арабов создавала земли на Море Тьмы, легенды христиан рассыпали но нему не менее чудесные острова, один из которых был всем известен под названием острова Семи Городов. Но больше всего воображение моряков занимал в течение неких веков остров Святого Брандана, или Святого Борондона, остров-призрак, который видели все, но на который никому не удавалось ступить, Святой Брандан, шотландский аббат VI века, под началом которого жило три тысячи монахов, пустился в путь по океану вместе со своим учеником, святым Макловием, на поиски островов, обладающих всеми прелестями рая и населенных неверными. Однажды во время этого плавания, в рождественский день, святой стал молить бога, чтобы тот помог ему открыть землю, где он мог бы высадиться и отслужить мессу с подобающим торжеством, и тотчас же из морской пены, которую вздымала его галера, появился остров. Когда же богослужение было окончено и святой Брандан вернулся на корабль со своими приверженцами, остров немедленно погрузился в воду. Это был гигантский кит, который по божьему велению послужил этой цели.

После многолетних скитаний по океану они высадились на каком-то острове, где нашли в склепе труп великана. Святые монахи воскресили его и повели с ним занимательную беседу, причем он оказался таким рассудительным и образованным, что они в конце концов обратили его в христианство. Но через две недели великану наскучила жизнь: он стал жаждать смерти, чтобы насладиться преимуществом своей новой веры и попасть на небо, и со всей учтивостью попросил разрешения умереть вторично, а святые не смогли отклонить столь разумной просьбы. И вот с тех пор ни одному смертному не удавалось проникнуть на остров Святого Брандана. Хоть некоторые моряки с Канарских островов и подходили к нему совсем близко, а иным даже удавалось привязать свое суденышко к какому-нибудь дереву возле устья, среди занесенных песком обломков кораблей, но каждый раз либо буря, либо землетрясение отбрасывали их далеко от этого острова, и больше они уже не могли найти к нему пути.

Колон, желая лично присутствовать при всех приготовлениях к отплытию своей флотилии и почаще бывать на этих вечерних сборищах моряков, нередко проводил ночь на корме «Маригаланте».

Это старинное название судна было ему не по вкусу. Он находил его слишком легкомысленным для предстоявшего ему путешествия. Оно вызывало представление о тех Мариях легкого поведения, которые поджидают в порту прибытия моряков с туго набитым кошельком, измученных монашеским целомудрием после блужданий по морским просторам.

Однажды он распорядился стереть это название с кормы, и судно «Маригаланте» стало «Санта Марией».

— Так будет лучше, сеньор Мартин Алонсо, — важно сказал Колон, — наше путешествие — дело серьезное, и мы должны избегать всего, что может показаться греховным или малопристойным.

Пинсон все продолжал оплачивать своими или, может быть, чужими деньгами последние расходы по снаряжению экспедиции.

Это путешествие, которое частично взяла на себя королевская чета, в последние дни стало общенародным делом. Оно как бы служило примером для других путешествий к новым землям, которые в последующие годы стали такими многочисленными и которые всегда являлись общим делом, делом народных масс, делом всего испанского народа; короли же оставляли за собой санкцию нач эти путешествия и право на пятую часть всех доходов с них. То были путешествия, полные мечтаний, героизма и смертельных опасностей, путешествия, благодаря которым в течение полувека был открыт и колонизован целый новый мир, большая часть Америки, которую потом те же короли постыднейшим образом эксплуатировали и в конце концов потеряли.

Глава III

«Во имя господа… поднимай паруса!»

Среди различных приверженцев Колона, которые постепенно начинали вертеться вокруг него, стараясь вобрать в себя хотя бы частицу значительности этого важного лица — верховного капитана флотилии, был человек, обращавший на себя внимание наглой кичливостью, с которой он держался с низшими, и подобострастием, которым он окружал Колона, называя его не иначе как «сеньор мой адмирал».

Это был некий Педро де Террерос, присланный к дону Кристобалю из Кордовы, чтобы прислуживать ему и пути, и немедленно присвоивший себе звание дворецкого. Он, казалось, вознаграждал себя за смирение перед начальством тем, что доводил до крайности свою надменность в обращении с подчиненными.

К Фернандо и Лусеро он относился с подчеркнутой неприязнью, Он смотрел на них как на врагов, потому что Колон взял их себе в услужение раньше, чем его, и не упускал случая оклеветать их, изображая любую незначительную небрежность как непростительный проступок, чтобы очернить их в глазах хозяина.