В поисках великого может быть

В отличие от Средневековья, когда время ощущалось непрерывным, сплошным, время в XVII веке становится дискретным, точечным. Такой характер времени находит своё объяснение в возникшей необходимости его механического измерения, что невозможно без дробления на равновеликие отрезки. Недаром Средневековье не знало точного измерения времени. Но дело обстоит ещё сложнее. Механистичность входит в само восприятие мира человеком XVII столетия. Мир впервые предстаёт как объект, бытие противополагается сознанию, и время, которое раньше было неотделимо от самого человека, являлось фактом его переживания, теперь становится тоже внешним объектом, таким же, как и пространство.

Время распадается на отдельные мгновения, каждое из которых уходит в небытие. Это ощущение времени пронизывает поэзию XVII века, но наиболее ярко, пожалуй, выразилось в мифе о Дон Жуане, для которого жизнь сводится к простому сложению моментов, между собою внутренне не связанных. Время воспринимается как нечто убегающее, убывающее, его полюс – ничто. Категории становления, развития, прогресса XVII столетию неизвестны. Но ничто – не единственный полюс времени. Есть и другой его антипод – вечность.

Ничто и вечность – не только две крайности, стоящие за пределами времени, они находятся и внутри него самого. По Декарту, угроза небытия каждое мгновение нависает над миром, и если мир существует как нечто устойчивое, то лишь потому, что во время прорывается вечность. Вечность и ничто придают времени, ставшему уже во многом нейтральным, ценностную окраску. Ценностью обладает лишь непреходящее, устойчивое, то, над чем не властна разрушительная сила времени.

Это лежит в основе понимания прекрасного в искусстве классицизма. Его художественным идеалом является античная классика, тяготеющая к изображению общего, устойчивого и отвлекающегося от всего чрезмерно индивидуального и изменчивого. Но природа устойчивого в античном искусстве и в классицизме различна – она покоится на разной концепции времени.

В отличие от циклического времени, свойственного античному сознанию, время в классицизме движется не по кругу, а вытянуто в прямую линию, а потому незыблемое возможно здесь лишь как промежуток времени, изъятый из общего потока, заключённый в раму. Такой рамой, останавливающей время, и являются двадцать четыре часа, в которые развёртывается действие классической трагедии. В этот короткий срок должна быть полностью явлена сущность изображаемого, его вечные, неизменные черты: в драме классицизма здесь и теперь совпадает с тем, что было всегда и везде.

Этим определяется тяготение классицизма к мифическому сюжету, но сам миф трактуется иначе, чем в античности, – не как вечно повторяющийся архетип, а как образ, в котором жизнь остановлена в некоем идеальном, неподвластном времени облике. С этой точки зрения закон единства времени означает вторжение вечности во время, мифа в историю. Но вечность для классицистов – синоним разума и порядка, и единство времени поэтому становится формой художественной организации, торжеством разумной воли над хаосом жизненного материала.

Хочу сразу отметить, что подражание Античности, восприятие её как нормы, впервые возникшее в эпоху Возрождения, сохраняется вплоть до конца XVIII века. Но для XVII века этот принцип был наиболее важен, под самим термином «классицизм» всегда подразумевалась глубинная связь с античной эпохой. Античные памятники устояли в борьбе со временем, сохранились в веках и уже поэтому могли, по убеждению классицистов, выступать как образец.

Классицизм обращает внимание не столько на индивидуальное, сколько на родовое. Человек живёт очень короткий срок, и, собственно, индивид вообще есть нечто преходящее. Родовые же особенности человека проявляются на протяжении веков, и они неизменны. Люди, начиная со времен Античности и до наших дней, в общем-то, мало изменились. Поэтому надо изображать не индивидуальное, а родовое.

Классицисты, как правило, обращались либо к античным мифам, либо к событиям древней истории. Конечно, они пытались в своих трагедиях отразить те проблемы, которые волновали современников, но всё же отражали их в зеркале античных сюжетов. Это зеркало позволяло им увидеть в современности то, что было актуально и в Античности. Они выбирали такие двадцать четыре часа, в которые проявились бы типические, сущностные черты того или иного явления.

Что касается единства места, нельзя сказать, что оно строго соблюдалось. Дело в том, что театр эпохи классицизма вообще был достаточно условным. Действовало правило: желательно, чтобы всё происходило в одном доме, максимально – в одном городе. Никаких особых декораций не предусматривалось, поэтому единство места не становилось такой уж проблемой, как, допустим, единство времени, требовавшее, поскольку драма – временное искусство, уложить происходящее в сутки.