В полдень на солнечной стороне

- Знаете, дорогуша, - уныло сказал Селезнёв, - в начале войны я просто терялся. Приволокут в таких травматических повреждениях, какие по всем учебникам считались безнадёжными для вмешательства медицины. А что делать? Кромсал, резал, чинил, содрогаясь от страха, и пренебрегал указаниями наших общепризнанных авторитетов. И вдруг, представьте, исход благополучный! Но ведь я уже до войны кафедрой руководил. Кое-что умел. Значит, мог. Но не решался. А теперь! Пожалуйста, пришлют мне после вуза - через год доверяю сложнейшую операцию, со своим надзором пока, конечно. И что же? Вполне!

- Ой ли?- сказал Лядов.

- Конечно, есть и среди хирургов - и даже одного со мной выпуска, коллеги, так сказать, - отдельные личности, которые до сих пор придерживаются удобно устоявшихся взглядов. Не решаются, топчутся. Тогда приходится мне самому дерзать, - усмехнулся Селезнёв.

- Значит, и у вас наблюдается несоответствие должности?

- Все люди, все человеки, все разные. У каждого свои способности и границы своих возможностей.

- А тех, кто ограничен в своих способностях, вы что, отправляете в тыл, в стационары?

- Учим! - вяло протянул Селезнёв. - Почти как в клинике. Я оперирую, они смотрят, я оперирую и доказываю, режу и одновременно лекцию читаю. - Вздохнул: - Хирургия сейчас огромный рывок совершила. Как же отставать? Нельзя! - решительно произнёс он. - Недопустимо! Наука нам не простит.

- Вот и нам тоже наука не простит, - сказал Лядов, и впервые его губы чуть растянулись в улыбке. И тут же, строго сжимая их, осведомился: - Кстати, Иван Яковлевич, давно вас хотел спросить. Почему вы, невзирая, как говорится, на мой чин, звание, изволили мне «тыкать» и так нецензурно обругали, что даже санитары смеялись?

- Ну насчёт санитаров это вы преувеличиваете, - поёжился Селезнёв. - А вообще, на хирургическом столе для меня нет ни маршалов, ни генералов, ни прочих званий. У кого ранение значительное, тому и предпочтение. По ранению вы были для меня персона, а по поведению - мальчишка, - визгливо произнёс Иван Яковлевич. - У него, видите ли, сложнейшее полостное ранение, обильное кровотечение, а он требует, чтобы ему полевой телефонный аппарат подали - не докомандовал! Ну я и обложил вас как следует. А вообще, - улыбнулся Иван Яковлевич, - вы мне тогда понравились. На то, что вы Герой Советского Союза, мне, извините, начихать. Главное - героем себя на столе держали. Но мне это даже ни к чему - мышцы напряжены, неудобно резать. Да и вам была противопоказана столь ненужная чрезмерно нервная возбудимость - анестезия не брала. А как я вас обложил, как поставил на место, вы и утихомирились!

- Кто умеет командовать, тот умеет и подчиняться, - сказал Лядов.

- Э, бросьте! Сообразили моментально! Я над вами - старший! Но поработал я над вами до полного своего изнеможения, аж пот в сапогах хлюпал. - Иван Яковлевич произнёс с достоинством: - Я полагаю, что по физической нагрузке нет равной профессии хирурга, - ни водолазы, ни пожарники, ни сапёры такую нагрузку не выдержат. - Помассировал свои длинные, мускулистые, сильные пальцы, заявил с гордостью: - Мы люди мастеровые. - Насупился. - А вообще, войну по-настоящему знаем мы, хирурги, а не вы, генералы.

- Позвольте! - обиделся Лядов.

- Что там «позвольте»! - грубо оборвал Иван Яковлевич. - Что такое война? Вот она, у меня всегда на столе, в крови, в ранах, в страданиях, в муках. И мы бой ведём со смертью - за жизнь. Не меньше вас. И суждение об истинных качествах вашего так называемого личного состава у нас более точное, чем у вас, полководцев.

- Каким образом?- строго сощурился Лядов.