В полдень на солнечной стороне

— В годы войны на всех горе висело. И сейчас тоже немало осиротевших. Войдут в цех, лица нет, губы обкусанные, глаза, как ямы, проваленные. А встанут к станкам, как в забытье окунутся, вникают, как все. Кончится смена, еле ноги волокут, понурые, снова в горе свое кидаются.

Для настоящего рабочего труд — это, конечно, не развлекательное удовольствие. Но полное удовлетворение — чувствовать себя на земле существенным человеком, без которого ничего не будет, только одно запустение. И что на ней — твое собственноручное изделие и всех таких, как ты, которые есть и которые были. — Заметил строго: — И на войне без рабочего умения, сознания, мастерства тоже много не навоюешь. Кидали вам технику, понимали — кому даем, старались, чтобы было получше, безотказнее, прочнее, вкладывали ей ума…

Петухов помнил как на приданной его батальону батарее бойцы орудийных расчетов, получив новые системы, тщательно обследовали их, восхищались меньшим весом, но при этом увеличенной дальнобойностью и полуавтоматическими заряжающими устройствами.

— Вот это нам угодили! — ликовали солдаты. — С такими воевать — красота, удобство, сила! Совсем безотказная пушечка. Бей, как из винтовки, с одного прицела, очередями. А ведь — орудие! Поглядишь со стороны — любование!

И когда на этой батарее сначала разбомбили стоявшие в капонирах тягачи, а потом на нее пошли танки, сопровождаемые автоматчиками, Петухов повел свою роту на выручку и в страшном рукопашном бою отбил батарею. Полуживые, израненные, истекающие кровью артиллеристы, обессиленные, изнемогающие, переругивались слабыми голосами с санинструкторами, подползали к орудиям, чтобы осмотреть повреждения, и сердито осведомлялись.

— Где орудийный мастер? Почему не привели? А то отвезут на ремонтный завод — и жди, когда свое обратно получишь. Могут и в другую часть сдать. Надо бы «летучку» вызвать, чтобы на месте восстановить.

А то, что подорвали два фашистских танка и они почти нависли над огневой позицией, — этот свой подвиг они не считали особым подвигом. Их волновало, что у одного из орудий ствол почернел, краска спеклась. Было видно, как раскаленный ствол источает прозрачные струи горячего воздуха, и, хотя замок был открыт для охлаждения и на стволе висели, как мокрые тряпки, облитые водой гимнастерки, солдаты беспокоились, не повредился ли орудийный ствол из-за чрезмерного количества выпущенных за столь короткое время снарядов, и виновато объясняли:

— Позабылись, уж очень удобно было с полуавтоматом заряжающего устройства работать. Лупим и лупим! А может, по инструкции так нельзя, без передыха? Любой металл, он тоже строгую возможность имеет.

И говорили, горячась, о таких тонкостях, которые доступны лишь пониманию тех, кто мог сам сделать такое оружие, и, значит, в подобном рабочем мастерстве они были сами достаточно сильны еще до войны…

Понятие овеществленного труда у кадровых рабочих жило глубоко и широкоохватно Они уважали в металле не только сработанные из него собственноручно изделия, но и сам металл, как таковой, весь тот изначальный труд, вложенный в него добытчиками, доменщиками, сталеварами, прокатчиками, литейщиками, кузнецами, штамповщиками и всем множеством людей разных профессий, имеющих соприкосновение с металлом.

Тяжесть металла они ощущали как весомость вложенного в него труда. Беря заготовку, считали себя как бы доверенными воспреемниками всех тех, кто вложил в заготовки долю своего труда и, значит, какую-то частицу своей жизни. И вовсе не потому, что плакаты и газеты призывали к бережливости, к экономии металла, просто они были благоговейно скаредны на каждый излишний расход его.

Кадровые рабочие не брезговали копаться в металлоломе для мартенов, как мусорщики. Обнаружив еще годную шестеренку, втулку, обломок легированной стали, приносили в цех и отдавали ремонтникам, чтобы те по своему усмотрению приспособили найденное.

Они вели давнишний бой с излишними припусками в заготовках. Собирая стружку после обработки детали в бумажный сверток, клали его на весы против обработанной детали, вызывали технолога, конструктора, спрашивали зловеще:

— У вас совесть есть? Вот выписать бы вам всем только полполучки, чтобы почувствовали, если по-другому не доходит.

Обучающимся внушали рыдающими голосами:

— Ты заготовку не грызи, не долби резцом, а стругай ее, ну как карандашик ножичком затачивают. Не дери стружку, а снимай ее осторожно, не на силу бери, а от души. Чувствуй поверхность, как кожу свою чувствуешь. Металл, он на грубость, на силу не поддается. Он отвечает на мягкое обращение с пониманием.

Хорошие мастера, получив в кладовой режущий инструмент, заново, по-своему его затачивали, доводя углы до той геометрической точности, которая подвластна только лекальщикам.

После тягостных сомнений, подобрав наконец себе сменщика, такой мастер не только привередливо принимал после работы у него станок, но и, задерживаясь после своей смены, искоса, мнительно, откуда-нибудь со стороны наблюдал, как сменщик справляется.