В полшаге (СИ)

Болдуин вообще-то был не новичком в военном деле и господина своего видел, так сказать, «во всех видах» – и больным лихорадкой после трех дней засады в палестинских болотах, и раненым после Хаттинской бойни, и даже мертвецки пьяным после очередной пирушки во славу принца Джона – но здесь он не на шутку был встревожен долгим обмороком рыцаря.

За окном бесконечный день наконец-то сменился сумерками. Крики и шум толпы затихли, повеяло ветерком. Болдуин внезапно почувствовал голод и страшное опустошение. Господин ничего не мог ему приказать, сарацины смотрели на него в ожидании, а он так устал. Болдуин отогнал непрошенные мысли и вышел, оставив рыцаря на попечение Амета и Абдаллы.

Ворота прецептории были открыты, но внутри никого не было видно. Скорее всего, слуги и оруженосцы покинули Темплстоу вслед за храмовниками. Разыскав подвал, в котором хранилась провизия и прихватив оттуда столько еды, сколько смог, Болдуин вернулся к воротам. Какой-то тихий звук привлек его внимание. Замор, благородный конь Буагильбера, не пожелал расстаться с хозяином и пришел знакомой дорогой. Болдуин привязал его в укромном месте, и поднялся в комнату к хозяину.

Там все оставалось по-прежнему. Амет развел небольшой огонь в очаге и поплотнее укрыл рыцаря, так и не пришедшего в себя. Абдалла разводил какое-то снадобье в небольшой мисочке, напевая про себя по-арабски. Любой добрый и богобоязненный христианин пришел бы в ужас, услышав, как он вероятно мог бы подумать, нечестивые заклинания Абдаллы. Болдуин же разделял скептицизм Буагильбера в отношении колдовства вообще, да и с восточной медициной был знаком не понаслышке.

Семь лет назад, когда храмовнику едва не раскроили череп арабской саблей в битве при Хаттине, разрезав бровь и слегка задев глаз (удар, хвала Господу, пришелся вскользь), именно Абдалла спас господину жизнь, втирая тому в рану различные бальзамы и уговорив надменного храмовника пить собранные им лично отвары целебных трав. Учитывая тот факт, что пациенты сарацина выздоравливали, в то время как пациенты именитых христианских лекарей мало-помалу переселялись из лазарета на кладбище, умения и преданность его были неоспоримы. Вопрос в том, хватит ли этого сейчас, когда внезапная хворь, поразившая Буагильбера так сильно, и не думала его отпускать или хотя бы явить лекарю свои причины.

Разделив принесенную Болдуином еду и питье, слуги попытались напоить господина, сначала отваром Абдаллы, потом вином, смешанным с водой, потом, отчаявшись, просто водой – но дальше нескольких капель дело не шло – питье выливалось, храмовник не глотал. Смирившись с бесполезностью такого лечения, слуги сообща решили поискать врача завтра и устроились на ночлег.

Ночь прошла спокойно, за исключением того, что несущему третью вахту Амету померещился отдаленный вскрик и шум, впрочем, быстро затихший и не столь явный на фоне обычного ночного стрекота кузнечика, уханья совы и лая шакалов.

Наутро глазам спустившегося к Замору Болдуину предстало мрачное зрелище источника ночного шума. Рядом с мирно пощипывающим травку конём валялся, судя по одежде, местный йомен с проломленной головой.

Если проследить по следам на траве, воришка пытался отвязать коня, но никогда не имел дела с боевым скакуном, ещё и недовольным отсутствием рядом хозяина.

С помощью сарацин прикопав незадачливого конокрада в дальней канаве, Болдуин отправился на поиски врача. Состояние храмовника внушало опасения, ибо лучше ему не стало, скорее уж хуже. Испарина, жар, тяжёлое дыхание и отсутствие естественных выделений заставляли думать о плохом.

Оруженосец оседлал собственного коня, остававшегося в Темплстоу, и направился в сторону ближайшего (всего три часа пути верхом) торгового местечка Фамарсвилл. Уже из названия можно было понять, что проживало там немало евреев, которые, как и многие ближневосточные племена тех времён, старались держаться вместе и жили большими общинами.

Перед отъездом Болдуин ещё раз проверил хозяина, хотя он уезжал со спокойным сердцем – Абдалла не отходил от Буагильбера ни на шаг.

Ловкач, собственный конь Болдуина, весело мчался, радуясь долгожданному движению – он был молодым жеребчиком, весьма горячего нрава, за что иногда бывал наказан хозяином.

Солнце ясно освещало горизонт на многие мили вокруг, было по-утреннему свежо и, если б не печальный повод, оруженосец мог бы почувствовать себя весьма довольным. Впрочем, обладая от природы оптимистичным характером и всегда будучи готовым к испытаниям, он не унывал и даже засвистел какую-то фривольную песенку, радуясь, что никакой суровый магистр или прецептор его не слышит.