В понедельник дела не делаются

Друг его Саша Веткин угадывался рельефным силуэтом на полу, делил палас по диагонали. Под головой у него вместо подушки лежал валенок.

Маштаков, отталкиваясь от стен, на косяки натыкаясь, двинулся на кухню. При каждом шаге мозг его пронизывали тупые спазмы. То сузившиеся сосуды мстили за излишества.

После взлета на пик падение всегда неизбежно.

На кухне, в скомканной сумке порывшись, опер отыскал бутылку пива, как специально оставленную для поправки его пошатнувшегося здоровья.

Первый глоток едва не оказался последним. Пиво, одержимо булькая, рвалось в иссохшуюся глотку.

«Саньке оставить надо», – спохватился он вовремя и, сделав над собой усилие, с пристуком вернул бутылку на стол.

Затаив дыханье, прислушался к процессам, происходящим внутри. Пиво принесло облегченье. Миха знал, что оно будет недолгим. Как в детстве читанном «Пятнадцатилетнем капитане» – моряки вылили в штормующий океан бочки с ворванью, китовым жиром, чтобы на мгновенье умерить окаянство стихии.

Мозги слегка на место встали, боль в висках поотпустила.

«Похмелье, его ведь стаканом пива не поборешь», – Миха знал это доподлинно.

Кроме похмелья его колбасило еще и оттого, что не оправдались надежды обстоятельно обсудить текущий момент. Даже с философом Веткиным не получилось разговора, катастрофически быстро они напились.

«Санька прилично был вдетый, когда меня вызванивал!»

Из сложившейся ситуации Маштаков никакого выхода не видел. И сподвижников не наблюдалось в упор, к кому примкнуть, с кем идти… Ощущение было, что он колотится лбом в кирпичную стену. Но лоб, он не стенобитная машина, а скорлупы яичной слабее. Без вариантов, как Саша Кораблёв говорит…

Миха вернулся в прихожую. Снял телефонную трубку, без паузы, с охотой вроде басисто загудевшую. Тупо, как роденов-ский «Мыслитель» задумался… В мозгах, «ершом» до дна взбаламученных – кромешная муть… Даже близко нужный номер вспомнить не выходило…

«Пя-а-ать… На пятерку ведь у нее?… Точно на пятерку… Пять… пять… Где тут у него справочник телефонный?»

Маштаков встал на колени и начал рыться в тумбочке, в ближайшем к телефонной точке хранилище, где у нормальных людей положено быть справочнику. Саша Веткин к указанной категории явно не относился, в чреве тумбы обнаружились книга про самурайское холодное оружие, пахучие войлочные стельки, чугунная гантель на три «кэгэ»…

Тогда набрал он «09», справочную. Отозвавшийся после третьего гудка женский голос нельзя было назвать жизнерадостным.

– Дэушка, – опер изо всех сил пытался говорить членораздельно, – Телефончик… это самое, как его… п-подскажите один… Заветный…

– Слушаю вас, мужчина. Данные говорите.

– Э-э-э… Кравцова Ирина Все… Все… вот ведь навыдумывали отчеств, хрен выговоришь… Вселодовна… Сосновая улица…

– Пять семнадцать сорок три, – ответ последовал незамедлительно, и Миха подивился высокому профессионализму телефонистки.

Не медля, чтобы не забыть, вслух повторяя заветную комбинацию, он стал накручивать телефонный диск.

– Слушаю, – сказала Ирка хриповато на другом конце провода.

– Спишь, что ли? – Маштаков обрадовался, что дозвонился.

Решив, – главное уже сделано.

– А-а-а, это ты, – Ирка зевнула с лязгом. – Все не угомонишься? А сколько в’емени-то? Ох ты, вто’ой час!

– Гостей принимаешь?! – Миха напирал.

– Каких гостей, Маштаков? Ты спятил?! Вто’ой час ночи… половина вто’ого…

– Ну я подскочу, Ириш, через минут двадцать? Договорились? Ладушки?

– Не на-адо! Никакие не ладушки! Я болею, завт’а у меня день бешеный… Повидаемся еще… На следующей неделе… Ну давай, я баиньки хочу… Целую…

– Постой-постой, как это спать?! – Миха испугался, что останется один в ночи, что не уснет под тёплым Иркиным боком, закинув ногу на бедро ей.

«Да пес, чай, с тем, что нельзя ей еще после аборта… Не в соитии смысл существования, хотя это и не было бы сейчас лишним».

– Э-э-э, дорогая моя столица, мы так не договаривались!

– А как мы догова’ивались? – в мембране слышно было, как Ирка щелкнула зажигалкой, затянулась.

То, что она закурила, опер счел знаком обнадеживающим.

«Просыпается, значитца… Сигарета – лучшее сопровождение разговору душевному».

Он принялся признаваться в любви, на одиночество жалиться, как ему плохо, как говенно перечислял, потом к совести стал взывать. Ирка слушала молча, периодически сильно затягивалась.

Наконец хмыкнула:

– Щас за’еву, Маштаков… Достал уже… Ты как всегда мё’твого достанешь!

– Я приеду, Ириш, по любому… не могу-у!

Вместо желанного положительного ответа в ухо Михе короткие гудки очередью забарабанили.

«Трубку бросила! Вот сучка драная!»

Упорный по жизни Маштаков придвинул к себе телефонный аппарат… Пять… семнадцать… сорок три…

И раз, и другой, и третий набирал он номер… Бесполезно, каждый раз длинные гудки встречали.

– Трубку не поднимает! Телефон отключила, из розетки выдернула…

«Не-е-эт, так дела не делаются… У нас горы к Магомету в легкую ходят!» – Миха, ежась, – что-то вдруг зябко ему стало, – проковылял на кухню, где допил оставшееся пиво.

«Все равно Саньке каплей не поправиться! А мне через полгорода пешком переть!»