В понедельник дела не делаются

– Петрович в область уходит… В УСО[145], старшим прокурором отдела… Не знаю уж как сие расценивать? Повышение? Понижение?! Ну давай, не морозь… Успеем еще побазарить…

Веткин проглотил злое содержимое стеклянной посудинки, помотал головой, глаза выпучив. В спутанной бороде его желтел застрявший кусочек капусты.

Маштаков последовал его примеру. После принятого оперу сделалось совсем жарко, даже испарина пробила. Через голову стащил он с себя кофту, остался в линялой десантной майке. С левого плеча его скалилась наколотая в армии синяя картинка.

Оборотень – полуволк, получеловек. Осью симметрии между двумя личинами служил обоюдоострый кинжал с четко прорисованным кровостоком.

«Человек человеку – волк!» – гласила стилизованная надпись под татуировкой.

Приятели закусывали какое-то время молча. Саша Веткин яростно дробил зубами пустотелую трубчатую кость, высасывал из нее мозг.

А Миха, распаленный сорокоградусной и уже воспринимающий происходящее неадекватно, заводил себя.

«Бежит Коваленко из Острога, как крыса! Корабль еще, это самое, не тонет, а он драпает уже, торопится! Втянул меня в блудную, провокатор рыжий, и бежит! А где видеозапись, Виктор Петрович, с тайной вечери Треля с Клычом? Да ты не слил ли меня, случаем, рыжая морда, Трелю? Че делать-то теперь?

Чего-то надо делать?! Смотреть, что ли, как они банкуют?! Нашему руководству они не по зубам! Не-е-е! Пальцем никто не шевельнет! А Птицын если? Не зна-аю… К «фээсбэшникам» разве бежать за защитой? Ха, кто я им такой есть?! Объект для вербовки, не больше!»

Маштаков балансировал на тончайшей грани того состояния опьянения, когда теряется контроль за языком. Когда он в поганую метлу превращается. В соответствии с тем, как утрачивается количественный контроль за вливаемым в организм алкоголем. Язык у Михи свербел нестерпимо. Опер физиологически чувствовал, как сейчас из него потоком хлынут наружу секреты секретные.

Но Саша нечаянно сбил его с замысла. Саша принес в кухню двухкассетный черный «Панасоник». В дверях он стукнул его пластмассовым корпусом об косяк, внимания, впрочем, такой невзрачной мелочи не придал. Одной рукой Веткин прижимал к животу груду компакт-кассет, – в коробочках и просто так.

Утвердив магнитофон на столе, он врубил старого доброго Розенбаума. Альбом восемьдесят первого года, «Памяти Аркадия Северного»…

Позабуду грусть-печаль тоску…
Да я поеду я на ярмарку
На веселую, да полную чудес
Поскачу через горы, через лес.
На веселую на ярмарку чудес…

Из отстегнутых динамиков Александр Яковлевич Розенбаум задушевным хрипатым голосом устало сетовал под аккомпанемент братьев Жемчужных. Аранжировка была незатейливой, но симпатичной… Клавишные, скрипочка, банджо бодренько бренчало… Полупрофессионализм альбома, подпольно записанного в кустарных условиях домашней студии, с лихвой компенсировался качеством песен, среди которых, – друзья готовы были с любым несогласным зарубиться – ни единой проходной не имелось.

В восьмидесятые годы в СССР Розенбаум был настоящим неформальным кумиром. По крайней мере, среди молодежи. Воистину, умами многих владел! А ныне у него, богатого и сытого, вовсю преуспевающего, допущенного в высшую эстрадную тусовку, примадонной возглавляемую, не пишется почему-то ничего подобного.

Всхлипывающую «Ярмарку» сменили бесшабашные куплеты «Нинки», блатной стилизации:

…Дай мне, керя, финку!
Я па-айду вперед!
Поинтересуюсь, что это за кент?
Ноги пусть рисует!
Нинка, это мент, я знаю!

Веткин с Маштаковым под бередящие душу воспоминания студенческих лет хватили еще по полста капель. Опустевшую водочную бутылку хозяин немедля поставил к ножке стола. Оставлять на столе пустые бутылки – скверная примета. Миха решительно прекратил закусывать, запивать стал кусачей сильногазированной минералкою.

– А чё ты пива не припас, Александр Николаич? – с укоризною посетовал он. – В самый раз, это самое, сейчас было бы пивком отрихтовать!

– А не в падлу прогуляться, дядь Миш, за пивком! До «Теремка»! Пять минут! – встряхивал кудрями Веткин.

Обоими овладела иллюзия счастья. Саша на пик ее взобрался, покорил вершину душевности, а выпивший поменьше чудодейственного эликсира Миха уверенно двигался к вершине этой по плато. Погодные условия ему благоприятствовали. Все проблемы – служебные, семейные – растворились, превратились в черепки. И Миха прозрел нежданно, пробило его. Понял он, что все препоны и рогатки – видимость сути, что может он абсолютно всё… И на работе он еще всем докажет кто он есть, и книжку напишет такую, что все охренеют, и разбогатеет с писательских гонораров… В уровень с Корецким, с Николаем Леоновым встанет! Начнет новую жизнь! И с местной мафией ещё они разберутся…

Розенбаума сменил неистовый Высоцкий Владимир Семенович: