В пору скошенных трав

— Не себе я. Племяннику. Из госпиталя вернулся, не встает уж полгода, лежит — болеет. Одна радость радио да газета, если достанешь… А теперь в самый раз эту Германию купить, пропади она пропадом, чтоб ей пусто было…

И весело, и тревожно, и ждется праздник…

И очередь эта, и карты Германии нарасхват — все предвестие праздника. Голова кружится от волнения и от голода.

Очередь подошла. Старушка, стоявшая перед Егором, схватила карту и тут же на прилавке судорожно стала свертывать в трубку. Егор протянул деньги.

— Германия кончилась! Нет больше! — сипло крикнула продавщица.

Егор не мог поверить, все протягивал руку, пока продавщица не отстранила его:

— Говорю «нет»! Чего тянешься?

И даже неудача не затуманила предчувствия праздника. Радостные вести о наступлении соединялись с другим, недавно пришедшим волнением, о котором Егор никому, кроме Алика, не говорил.

49

Лестница библиотеки. Гулкие шаги в тусклой пустоте, чьи-то голоса под потолком. И в голосах чудятся знакомые нотки… Егор прислушивается, понимает, что ошибся, и досадно, что ошибся… Поднимается наверх, все же тая надежду…

Он в читальне хорошее местечко нашел — с краю стола, далеко от окон (они хоть и занавешены маскировочными шторами, холодная пронизь от них достает до половины зала). Снял шинель, накинул на плечи, включил уютную лампочку. С час читал, согревая руки дыханием или сунув пальцы под мышки. Но в голову ничего не лезло.

Мельком, невзначай как бы, окидывал зал и все не находил Веры… И подумалось вдруг, что она совсем не придет, и догадка эта была мучительна, и мученье уже нельзя усмирить. Егор уговаривал себя, что завтра увидит ее на лекции, — пустые слова, которые проскальзывали мимо. На сердце тревога. Если сейчас, сию минуту не увидишь хоть мельком, издали, — конец… Существование кажется пустым и бессмысленным… Это накатывало приступами и было как боль…

Ничего подобного раньше не случалось.

Утром сегодня разбил единственную чашку… Мама почему-то налила кипятку не в его консервную кружку, а в свою чашку; и пока нес от печки до стола, она выскользнула из рук. Мама спросила: «Что с тобой? Уж не влюбился ли?» Он думал о Вере; и тайная мысль, так сразу обнаженная, повергла его в столбняк; Егор стоял над осколками и не мог сдвинуться.

И с самого этого случая мученье все нарастало. Занятия шли по группам, а Вера в другой группе, и Егор ни разу ее не видел. И в читальню отправился из-за нее, и сидел сейчас в полубреду…

А началось все еще осенью, когда «вам отказано»… Вере то же самое сказали, и она исчезла надолго. Но однажды он почти столкнулся с ней в дверях аудитории. Вера удивленно и испуганно почему-то посмотрела, но не поздоровалась, не кивнула, и Егор тоже не поздоровался — деревянно, неловко прошел мимо. И когда прошел, испугался, что теперь, вновь встретив, потеряет Веру совсем.

И со встречи этой мысль о ней уже не покидала. Сначала воспоминания оживали, словно грустный мотив далекий… Но очень скоро все превратилось в неизведанное мучительное чувство, которое Егор ни с чем не мог сравнить.

Осложнялось все тем, что они делали вид, будто не знакомы, избегали друг друга и на общих лекциях садились в разные углы. Егор все больше запутывался в препятствиях, которые сам же городил. Нелепое состояние это тянулось, пока он совсем не изнемог. Хотя, казалось бы, чего проще — подойти да поздороваться…

Он упорно уверял себя, что Вера не хочет и не захочет с ним знаться. Он теперь поминутно гляделся в зеркало, и каждое разглядывание приносило новые огорчения. Обнаружилось, например, что лицо покрыто отвратительными прыщами. Он выдавливал, но они выскакивали еще гуще… Прыщи эти и раньше были, но раньше они были не  т а к и е, тогда они не замечались, а теперь сделались невыносимы.

Другое терзание — брюки, единственные, заношенные, в заплатах через оба колена. Мама подбирала заплаты поближе к цвету, но все равно они сияли и трубили о себе. Они тоже раньше были, только не замечались, а теперь стали причиной постоянной угнетенности, неуверенности и сомнений.

Не умея побороть мучения, однажды решил Егор позабыть про Веру и, назло себе самому, подружиться с другой девушкой.

И тут, как специально, пришла открытка от Гали Куравлевой. Она писала, что поступила в фармацевтический и с ней еще две девушки из их класса; живут все в общежитии и хотят видеть Егора — и телефон приписала в конце.

Какая бы радость, случись открытка эта пораньше… Сейчас же он только неловкость испытывал и понимал заранее, что встреча будет фальшивой; и почти через силу, зная, что обманывает Галю и себя, позвонил с одним желанием — «отомстить» Вере, хотя мстил лишь собственному чувству, которое ничем уже пересилить не мог…