В пору скошенных трав

В перерыве между лекциями кто-то принес газету, и в ней на последней странице — одна строчка, которую читали, перечитывали вслух, повторяли на все лады, не верили, выхватывали газетный лист, чтоб собственными глазами увидеть:

С 30 АПРЕЛЯ ЗАТЕМНЕНИЕ В ГОРОДЕ МОСКВЕ ОТМЕНЯЕТСЯ.

Наступал последний вечер, когда надо опускать маскировку на окна, последний вечер синих лампочек, черной краски на стеклах, темных улиц, пугливых огоньков папирос, упрятанных в рукав, карманных фонариков… Последний вечер боязни света, когда  с в е т  и  с м е р т ь  сцеплялись вместе…

Тридцатого с утра ждали вечера: не терпелось увидеть огни на улицах. Светящиеся фонари даже представлялись плохо — воображения не хватало…

Вера опаздывала… Егор с опаской уже, с плохим предчувствием посматривал на дверь. И когда уверился, что не придет, и решил больше не ждать, она вошла.

Что-то в ней тревожное было. Они сразу встретились глазами, и Вера на миг замерла, как перед препятствием, и словно испугалась.

Подошла к столику библиотекарши, долго открывала свой школьный портфельчик, наконец достала книжку, отдала, и Егор понял, что она сейчас уйдет, она только сдать книжку пришла…

Он не мог больше издали, втихомолку смотреть и ждать, наступил предел… Он себя ненавидел за нерешительность, за скованность. Единственно что сумел — здоровался при встрече и несколько раз мельком, коротко с ней поговорил. Со стороны никто бы не заподозрил, что они давно знакомы, и никак бы не поверил, что Егор влюблен, так скупы и невыразительны были их отношения.

Вера повернулась, защелкивая замочек, скользнула взглядом по читальне и уже не увидела Егора, забыла про него — он это понял.

Он побросал конспекты и книжки в сумку и выбежал вслед.

На мутно освещенной лестнице догнал ее; она остановилась.

— Вера… Я немножко провожу…

Показалось — она отшатнулась, и в глазах страдание, ужас… Почему?..

Она спускалась по лестнице, и Егор шел рядом. И от одного, что шел рядом, все было чудесно. Он отдыхал от непрерывного бреда ожидания, плыл в удивительном этом сне наяву.

На площадке она остановилась. Губы дрогнули, покривились, глаза показались не серыми, как всегда, а совсем черными.

— Горе… у меня…

Она едва слышно сказала и быстро пошла вниз, отдалившись, отпрянув от него, словно одна осталась.

Он не отставал. Вышли во двор, свернули в калитку.

Там у самых ворот на тротуаре, около ржавого фонаря, стояла аварийная машина с поднятой площадкой. Наверху старик рабочий ввертывал большую лампу и примерял новенький молочный шар. Несколько прохожих наблюдали, задрав головы.

За военные годы впервые фонарь принимал свой обычный вид и поэтому казался совершенно необычным.

Вера остановилась, посмотрела вверх… Чуть приметно улыбнулась… Не понять, чего больше в улыбке — радости или неясной какой-то муки.

Егор стоял рядом. До него не совсем еще дошли слова ее на лестнице… Молочные шары на фонарях были радостью, и стоять рядом с Верой — тоже радость… И только слово «горе», еще звучавшее в воздухе, не давало радости расцвести.

— Они сегодня зажгутся… — сказала Вера странным каким-то полувопросом, полуутверждением. Но говорила она Егору, он понял это.

Около «Националя» и на той стороне улицы, возле гостиницы «Москва» стояли машины с поднятыми площадками, с которых рабочие обряжали ржавые столбы, и повсюду весело и непривычно сверкали новенькие шары фонарей.

Пересекли улицу Горького, и Вера не свернула к метро, а пошла прямо, и Егор понял, что она решила идти пешком, и обрадовался. Он знал — она где-то у Сретенского бульвара живет — и, значит, идти им далеко, и она будет рядом долго…

Егор опомнился только у метро «Кировская». Были сумерки, толпилось много народа; они пробирались через толпу, и в этот миг красный отсвет окрасил лица…

Загорелась буква «М», и вспыхнули фонари!

Кто-то захлопал в ладоши, в толпе подхватили, мальчишки закричали и засвистали в два пальца.

Вера смотрела на фонари, и в улыбке ее была радость.

В Луковом переулке ослепительно светились окна. Все окна во всех домах! Фонари тут не зажигали, но и от одних окон светлым-светло!

Только в подъезде и на лестнице — синие лампочки.

— Вот моя дверь. До свиданья, — сказала Вера из синей полутьмы и растаяла.

52

Этот день, полный новостей долгожданных и всегда неожиданных…

— Рейхстаг взяли, Егорий! — повторял Алик, смакуя слово новое, вчера появившееся. — Р е й х с т а г! Эх, черт, может, сегодня — Берлин? И конец!..

Чуть видный румянец на щеках, и сам как струна — и дрожит, и оборваться может… Поднялся с постели… Едва стоит… Осколок шел… Уже недалеко от кожи был и кололся…