В пору скошенных трав

— Нашлась, нашлась, Маруся! Живем!

Женщины качают головами, вздыхают.

Но у Егора молодой летчик жалостливости не вызывает. Столько в нем веселого напора, столько силы внутренней, что страшное увечье как бы стирается. И веселость его не от отчаяния, видно — это всегдашняя природная его веселость. Рядом с ним удивительно светло и легко, и такое чувство, будто сам одолел что-то тяжелое, вышел победителем из схватки с судьбой — и теперь ничего уже не боишься.

Егор как мог растолкал соседей, чтоб девушке поудобней встать рядом с лейтенантом — единственное что успел сделать для него.

Вышли в тяжелый рассвет Сокольников. На трамвайной остановке толпа, простреленная снежными очередями. Ветер покрепчал, посырел — спасу нет на открытом месте.

В первый трамвай все не влезли. Отставшие приехали со вторым. Сбились в стайку, пошагали к воротам стройки. Руки вобраны в рукава, подняты истертые воротники, худые валенки и ботинки на ходу бьют продрогшую чечетку.

— Ханурики, запе-вай! — зычно пророкотал Старобрянский, и Семенов тотчас сипловато затянул:

Возьмите пример с доходяги,
Поедет он в поле пахать…

У ворот их поджидал человек в английском кожаном реглане и каракулевой шапке. Было странно видеть его, такого плотного и «довоенного», и у каждого шевельнулась в душе невольная неприязнь — ее независимо ни от чего вызывали все упитанные мужчины, носившие добротную штатскую одежду. Сейчас, правда, неприязнь эта длилась недолго. Увидев школьников, человек пошел навстречу, сильно приваливаясь на правую ногу. Фронтовик!.. Разом прощен реглан и шапка из каракуля.

— Опаздываем, ребята!

Вытянул руку с часами, укоризненно щелкнул по циферблату.

— Все собрались?

Тяжело поднялся на ступеньку проходной.

— Товарищи школьники! Мы вас позвали помочь строителям прибраться на новой станции метро. Называется она «Измайловский парк». Вам дадут носилки, лопаты, метлы и покажут, куда носить мусор. Надеемся, работать будете по-фронтовому, не уроните чести своих отцов и братьев, сражающихся против немецко-фашистских захватчиков!

Сторожиха, путаясь в тулупе, приоткрыла створку ворот, и они вошли за забор. Неподалеку — закрытое лесами здание, пока еще мало похожее на станцию метро.

Человек в кожане прохромал впереди до самого входа, ввел их внутрь и показал боковую лестницу, по которой надо спуститься на перрон.

Даже отсюда, сверху из-за лесов, угадывалось, что станция не похожа на прежние, так просторна ее горловина, освещенная лампами, и свет терялся в глубине, в пыли, как в вечерней долине. Запах цемента непривычный и шум стройки…

Внизу и вовсе что-то вроде стадиона… Три пути, широкие платформы… Особенно поражали три пути… В этом крылось даже что-то загадочное — зачем столько? И сладкая праздничная догадка: это ж для послевоенного времени! Тогда, потом, после войны, понадобятся все три линии! И это было приобщением к чьей-то провидчески-смелой мысли, к делу, протянутому в будущее.

На перронах — песок, обломки камня, щепки, мусор.

— Школьники, алё, школьники! Айда в тоннель! — машет девушка в ватнике, заляпанном известкой.

По деревянной лесенке спустились на рельсы; там в нише лопаты, носилки, метлы.

Егору досталось в самом конце перрона мести мусор. Вместе с ним попал Семенов и двое из девятого класса. На станции было совсем тепло, и они, разогревшись от работы, скоро скинули верхнюю одежку, сложили на верстаке мраморщиков, уже закончивших свое дело. Тепло в таком огромном помещении тоже было необычным и удивительным…

А Егор вспомнил вдруг цех завода — какое-то отдаленное сходство мелькнуло, в шуме ли, в высоте потолка — не скажешь. И тогдашняя работа… Ему доставалось прибираться у станков. И сейчас эта метла в руках…

С непривычки Егор вспотел и задыхался — слишком много вкладывал сил, но постепенно нашел свой размах, стал расчетливей в движениях…

И еще вспомнилась уборка ржи в самом начале войны, в деревне у деда… Егор жал серпом и вязал снопы вместе с другими школьниками и женщинами. Дед дал ему свою косу, чтоб косил по-мужски. Он тогда наловчился; и сейчас, водя метлой, вспоминал вымахи косьбы, и они помогали ему войти в строй нынешней работы… В ту осень, вернувшись из деревни, он и поступил на завод. И сейчас не столько даже в мыслях, сколько в движении этом полузабытом оживала память пережитого, проносились чувствования, выплывшие из давних глубин и казавшиеся потерянными…

Семенов тоже начал с азартом и быстро устал — не мог приспособиться. От пыли першило в горле. Ему бы вовсе не надо сюда, но он упорно машет метлой, а поравнявшись с Егором, даже кинул новый стишок:

От подметания устав,
На эскалатор зонт не ставь.
Держи свой чемодан и трость —
Здесь ты работник, а не гость!