В пору скошенных трав

Еще крепче вешняя талость. Сырой ветер крутит между луж и сугробов, гонит черные тени трамваев… Егор задыхается, и побаивается за сердце, и спешит.

В кромешной тьме у метро «Красные ворота» — едва различимые призраки ожидающих. Чиркнул фонариком. Ляли нет. Свод станции запушен инеем, по нему скользят тени выходящих, чуть отмеченные синеватым отблеском из дверей.

Понимает: рано еще… Но она чудится в неверных очертаниях…

— А налетай! Р-р-рассыпные папиросы! Р-р-рассыпные «дели»! Два рубля штука! — во тьме скороговорка инвалида. — А есть папиросы, трамвайные колесы! Два рубля штука!

— Сахар! Сахар. Вот сахар! Без талонов. Берите сахар, — вторит невидимый торговец.

Ветер быстро повыдул сказочное тепло. Поднял воротник, а потом шаркнул в вестибюль. Таких догадливых там уже порядком. Из-за голов трудно следить за приехавшими. Чуть отогревшись, выскочил на улицу (может, Ляля у входа мерзнет)… Рано…

Сомнение, закравшееся на елке, не давало покоя…

— А есть папиросы, трамвайные колесы! Налетай, ну-ка: два рубля штука! — не унимался инвалид. — Последние в этом году! Налетай!

Сахарный торговец замолчал — верно, прохожие разобрали его товар на новогодние подарки.

Егор ощупал пакет с конфетами, спрятанный под шинель, и не без самодовольства сравнил с замурзанными кусочками сахара, раскупленными сейчас рядом… Еще часа два назад он и сам с безнадежной завистью слушал этот распев про сахар.

15

Ляля немножко опоздала, минут на пять. Егор ее сразу увидел в дверях, узнал без фонарика — у нее лицо светится. Она подхватила его под руку. Никогда еще не ходил он с девушкой под руку: и хорошо, и стыдновато, и шел бы так всю ночь. А она почти прислонилась к его щеке и шепчет в ухо:

— Что я несу! Ни за что не отгадаешь! — И поднимает черный узелок.

Они спешат через площадь, увязая в снеговой каше, минуют нескончаемое здание НКПС, забегают на минутку домой к Егору — мама приготовила баночку винегрета на хлопковом масле — вклад в новогодний пир. Ляля и маму озадачила своим черным узелком… Что-то там круглое, непонятное. В таких узелках носили, бывало, куличи.

Это все праздник, праздник, его приближение…

Остается полчаса. Бегут по лестнице (как кстати фонарик!), нескончаемо ждут трамвая (дошли бы пешком за это время…), трясутся в сырой темноте вагона, выскакивают у Басманного переулка и шлепают через лужи среди сугробов…

И непонятным перескоком памяти Егор переносится на эту же тропу в декабрь сорок первого… Совсем еще темно, и по свежему снегу утреннему чей-то одинокий след, кто-то незадолго до Егора прошел. Егор знает — тоже на завод, в такую рань некуда больше идти… Столько здесь людей когда-то ходило, и вот в утреннюю смену со всей улицы — двое… Только у Разгуляя след смешался с другими — там широкая тропка до самой проходной. И всякий раз после снегопада Егор встречал этот след где-то в середине Ново-Басманной и не мог угадать, из какого же он двора появляется… И так бесприютно на улице. Трамвайные линии заметены, в домах ни искорки, ни голоса. И лишь одинокий след, упрямо протянутый по мертвому снегу…

Они уже звонят у двери. И Ляля рядом, ее лицо посвечивает едва угаданным сиянием, ее тепло Егор чувствует щекой. Шаги. Дверь приоткрылась…

Да это ж чудо! Настоящее новогоднее чудо! Открывает сам Алик! Он в гимнастерке, ловко перехваченной ремнем, и волосы бобриком причесаны, губы, опушенные светлыми усами, берегут сочную улыбку. Так непривычно видеть его в коридорчике, и какой он высокий, выше Егора…

Егор пропускает Лялю вперед, потому что не верит еще происходящему, не может сдвинуться. Ляля же просто и легко входит, протягивает руку Алику, и тот неловко пожимает ее левой (правая белым коконом — на ремешке, перекинутом через плечо).

Тогда и Егор входит.

— Ну, как вам наш болящий? — слышится счастливый голос Натальи Петровны.

Егор замечает, что Алик стоит слегка согнувшись — наверное, швы не дают по-настоящему распрямиться. Алик нетерпеливо и весело подгоняет:

— Скорей, скорей раздевайтесь! Пять минут остается!

Егор ставит на стол свою баночку и достает конфеты, а Ляля успевает развязать узелок и снять салфеточку с того, что таилось в платке. Торт! Настоящий торт с завитушками и цукатами! Все ахают над тортом, и тут раздается бой курантов. Хорошо, что две разнокалиберных рюмочки и два стаканчика заранее наполнены мутной водкой (разливной, по десятому талону).

Тост первый сейчас везде и у всех одинаков — за победу, чтоб в новом году кончилась война!