В пору скошенных трав

Егор никогда не пил водки — впрочем, и вина тоже не пил (отец не признавал этих напитков, дома их не держали, и с детства само собой сложилось и въелось в кровь неприятие спиртного). Но здесь, сейчас, когда Алик поднимает стаканчик, невозможно отказаться. Егор глотает отвратительную муть, вспоминает отца — и стыдно перед ним, и горло дерет, а запах тошнотворен… Отхлебнув глоток, ставит стаканчик и поскорей хватает винегрет, вытирает слезы — и с удивлением видит, что все выпили до конца, и Ляля как ни в чем не бывало… Егор же не в силах смотреть на свой стаканчик — отставляет подальше (гадостный запах бьет в нос даже издали).

После первого тоста Наталья Петровна заторопилась уходить к соседям — там у нее своя компания. Это ее решение очень радует Лялю и Егора, они понимают бестактность такой радости и скрывают ее.

— А торт? Вы обязательно должны попробовать!

Но Наталья Петровна отвечает Ляле мудрым предложением — торт оставить на потом, к чаю…

Егор только сейчас рассмотрел, какое у Ляли замечательное платье — шелк большим узлом собран на груди и вроде банта расходится к плечам… И лицо светится… волосы волной небрежно откинуты вбок… Он перехватывает взгляд Алика и чувствует никогда еще не испытанную перед ним гордость и собственное превосходство…

Запах и вкус водки пропадают, остается удивительная легкость, словно полет во сне. Егор бездумно улыбается и открывает, что Ляля хорошеет с каждым мигом, но уже не стесняется ослепительности ее, взрослости, которая обычно отдаляла… Он снисходительно посматривает на Алика и ждет случая подчеркнуть собственную удачу, ищет каких-то слов — и не находит; и вдруг понимает недостойность своего настроения, делается стыдно себя самого, больно за друга, слезы душат; он переводит взгляд с Алика на Лялю, и тут же слезы заступают радость, он забывает обо всем и почти кричит:

— Как замечательно, Алька, что мы вместе в такой час! Лялечка, Алик, вы мои лучшие друзья!

Он удивляется, что так легко высказал сокровенную радость, и особенно тому, что Лялю назвал Лялечкой, впервые отважился…

— Лялечка, Алик мой единственный закадычный друг. Мы десять лет дружим и ни разу не ссорились! Он из девятого ушел на фронт, представляешь?..

— Ладно, ладно, Егорий! Хватит!

Алик так мило, так чудно́ хмурится; его бледность и прозелень сглажены тусклым светом, он вроде бы даже порозовел…

Егор в который раз рассказывает, что в то самое лето, когда они с Лялей познакомились, Алик жил на даче в соседней деревне и ничего про Лялю не знал — только сейчас, через три года ее увидел!

Алик тоже расчувствовался, принялся наливать еще, у него не получалось с левой руки, Ляля хотела ему помочь, но Егор ловко перехватил графинчик и разлил так полно и так точно, что все решили: «как в аптеке». Запах и вкус теперь не показались отвратительными, как давеча. Егор выпил почти весь стаканчик и почувствовал, что последние ниточки скованности, оставшиеся где-то в глубине, порвались. Все стало еще чудесней, захотелось пробыть за этим столом всю жизнь. Егор сказал об этом открыто и громко, потом взял Лялину руку и очень изящно поцеловал (в каком-то фильме видел, что целуют именно пальцы).

Ляля засмеялась, легонько его оттолкнула и сказала, что хочет петь — нет ли гитары?

— У тебя ж есть гитара, Алька! Давай гитару! — Егор стал перебирать невидимые струны и нарочито гнусаво запел:

Синеет море за бульваром,
Сирень над городом цветет,
И Александр берет гита-а-ару
И жутким голосом поет…

Алик в расстройстве стукнул по столу ладонью:

— Что ж не предупредил? Отдал я гитару…

— Кому?

— Женьке отдал…

— С шестого этажа? Идем, отберем! — решительно вскочил Егор.

Алик поднялся из-за стола.

Но в коридоре на их голоса тотчас появилась Наталья Петровна и запретила Алику выходить на холодную лестницу. Тот не стал спорить. Егор даже обрадовался, что идти одному.

Выскочил в темноту, спотыкаясь, поднялся на шестой, нащупал дверь. Смутно слышен патефон, голоса, женщина хохочет. Смех показался знакомым, но Егор тут же забыл об этом и пошарил звонок.

Открыли не скоро. Егор почувствовал, что дверь распахнулась бесшумно, и никого не увидел — за ней такой же мрак, как и на лестнице.

— Вам кого?

— Мне Женю, я от Алика.

Оказалось, это сам Женька. Увлек за собой в темноту.

Егору сначала почудилось, что комната пуста: шипенье патефона и голоса странным образом висят в воздухе сами по себе… В углу — нарисованная на листе бумаги елка, тускло освещена гирляндой из разноцветных автомобильных лампочек. Свет так неверен, что сначала ничего больше не виделось. Но тут же различился стол, отодвинутый в другой угол, и сидящие за ним люди.

Женька подтолкнул к столу.

— С нами, с нами! За победу! За Новый год!

Егор пробовал отказаться, но, разумеется, ничего из этого не вышло. Звякнула посуда; на погонах блеснули звездочки капитана, протянувшего стакан…