В поте лица своего

— Что ты! Ни в какую не соглашался. Сказал, что я доменщик, а не разливщик. Тогда директор стукнул по столу кулаком, повысил голос: «В конце концов, я приказываю!» Криком меня на цугундер не возьмешь, сам умею кричать и пугать. Так я и сказал директору. Тут он поднял руки и слезно вымолвил: «Выручи, Леонид! Не меня персонально из петли тащи, а комбинат. Домны работают хорошо, а разливочные машины рубят под корень красивое дело. Возглавь разливку. Будь другом, Леня, выручи!» Пришлось согласиться. Чего для родного комбината не сделаешь! Ну, поставил я машины на правильные рельсы, навел в хозяйстве порядок…

Мой друг застенчиво замолчал.

— Ничего не понимаю, — сказал я, — почему же тебя вдруг выдворили на пенсию?

Он тяжко вздыхает:

— Расскажу и про это… Только ты правильно пойми меня, Саня. Не жалуюсь. Ничуть… Ну вот. Разливочные машины много места занимают. Хозяйство большое, с переулками и закоулками. Приезжает как-то к нам директор. Походил, посмотрел, покритиковал, а потом отвел меня в сторону и такую речь повел: «Леонид Иванович, очень у тебя много свободной площади зря пропадает. Надо ее заполнить чугуном, который сходит с конвейеров сверх плана. Сегодня отложи в левую сторону двести — триста тонн, завтра сто — двести. Но делай это лишь в том случае, когда чугун некондиционный. Понял? Хороший хозяин думает не только о вчерашнем дне, но и далеко вперед заглядывает. Резервы, резервы нам нужны на тот случай, если на домнах случится прорыв…» По-моему, он не только о некондиционном чугуне говорил. Намекал… Директор комбината есть директор. С его горы, подумал я, больше и дальше видно. Выполнил я его распоряжение. Накопил несколько тысяч тонн некондиционных чугунных чушек. И с тех пор домны в сводках, на бумаге не числились в прорыве, если даже фактически и находились в нем… Все было хорошо. Из директорского фонда посыпались на меня благодарности, премии. И вот в один ненастный, как говорится, день приходят к нам товарищи из горкома. Проверяют, как работает партийная организация, и будто между прочим спрашивают: «Что это у вас, Леонид Иванович, все переулки и закоулки завалены чушками? Нехорошо. Беспорядок…» Я не чувствовал себя ни в чем виноватым. Таить мне было нечего от родной партии. По простоте душевной сказал: «Это не беспорядок, друзья, а порядок. Некондиционными чушками мы аварийные дырки штопаем. Но не без ведома заказчика. С его доброго согласия…». Как было, так и сказал. Не обучен я военным хитростям. Рабочий, а не солдат…

Товарищи из горкома намотали, как говорится, на ус мои слова и удалились. В тот же день директор позвонил мне и приказал вечером явиться к нему в кабинет для приятной беседы. Не поднялся он навстречу, как бывало раньше. Руку не пожал. Сесть не пригласил. Вполглаза, боком, как на супротивника, смотрит. «Ты что же, Леонид Иванович, стучишь на меня в партийные инстанции? Мне позвонил Колесов и официально спросил: «Товарищ директор, на каком основании вы создали на разливочных машинах незаконный резерв чугуна?..» Я перебил Булатова: «Что же, говорю, тут незаконного? Чушки ведь некондиционные. Ни вы, ни я не прикарманили чугун, не продавали налево. В дело пускали по мере необходимости…» Дело я говорил, а ему уши заложило. Выхватил из моих слов одну фразу: «По мере необходимости! По мере необходимости! Ты, Леонид Иванович, или в самом деле святая невинность, или продувная бестия. До свидания!» Выпроводил меня пока что только из кабинета. А потом, немного погодя, и на пенсию. Подписал благодарственный приказ, пожал руку, поулыбался, прощальную речь произнес: «Спасибо тебе, Леонид Иванович, за долговечную, честную, горячую работу. Низко, до самой земли, тебе кланяемся»…

Выслушав веселый по форме и печальный по сути рассказ, я с недоумением спросил:

— Почему же ты не протестовал? Почему не сказал директору, что он поступил безнравственно?

— Против чего протестовать? Против того, что меня законно, в свой срок, отправили на пенсию?

— Я сегодня же поговорю с Колесовым…

— Нет, ты этого не сделаешь. Я не разрешаю.

— Почему?

— Сердце надорвано. Если начнут ворошить эту историю, я не выдержу, дам дуба. Так что не поднимай шума.

Трудно согласиться с таким доводом. И не согласиться нельзя. Что же делать? Спрашиваю:

— Кто сорвал тебя с доменного и назначил начальником разливочных машин?

Крамаренко откинул голову назад, рассмеялся.

— Не знаю. Не помню… Все, Саня! Больше ничего тебе не скажу.

— Ну и ладно, не говори… Пойду в горком.

— Не ходи, Саня, уважь мою просьбу!

— Не могу, Леня. Ты мне друг, но истина дороже.

Сразу после разговора с Крамаренко поехал в горком. Колесова на месте не оказалось. Досадно. И Булатов где-то по цехам рыскает.

Иду к главному инженеру комбината, чтобы выяснить, причастен он или не причастен к делу Леонида Ивановича Крамаренко.

Дмитрий шумно обрадовался моему появлению. Глядя на меня добрейшими глазами сквозь выпуклые стекла очков, с дружелюбной улыбкой на толстых, мальчишечьих губах он пошел мне навстречу.