В прах

Он приходит заниматься каждую среду. Его удивительные успехи никого не удивляют: ни мать, которая слышала его игру лишь один раз, когда привела его к преподавателю, ни Фермантана, который все сразу понял, ни Поля-Эмиля, который думает лишь о том, чтобы как можно быстрее научиться, хочет все узнать о пианино, полностью овладеть царством, приоткрывшимся ему в первый день. Это нетерпеливость ребенка. Его одноклассники изнывают, ожидая желанную игру или велосипед. Он мается в ожидании сольфеджио, сонаты, менуэта.

Он учится читать музыку. Это занимает две-три недели. Читать музыку так легко.

Голос поднимается, нотки забираются повыше. Голос опускается, нотки спрыгивают вниз. В школе он читает слова с трудом и боязнью, для него буквы по-прежнему — скрытные и коварные противники, а эти красивые нотки с прекрасной формой сразу же согласились для него петь.

Ноги еще коротковаты, до педалей дотягиваются только кончики пальцев. Поскольку буквы не говорят ему ни о чем, в клавире он не узнает первые три буквы напечатанного слова «Педаль». В этом он видит эдакого растянувшегося льва или большого пса, который резким лаем приказывает ему нажать на педаль, — но за ним всегда, как по мановению волшебной палочки, появляется звездочка , которая снимает все чары.

В одну из таких сред Фермантан спрашивает у мамаши Луэ, сколько времени Поль-Эмиль ежедневно посвящает фортепианной игре и на каком инструменте он занимается. В конце каждого урока он задает ученику разобрать самый сложный кусок, на который тот, по его мнению, способен, а к следующему уроку этот кусок оказывается выученным наизусть.

У нас нет пианино, неужели вы думаете, что у нас есть средства, чтобы его купить. Да и куда бы мы его поставили, особенно такое огромное, как ваше.

Фермантан замечает, что рояль вовсе не обязателен, пианино вполне сгодится, и оно занимает не много места. После чего обращается за обьяснениями к Полю-Эмилю.

Я читаю отрывок каждый вечер, много раз, пока глаза не слипаются. И утром тоже, и днем, когда могу, даже на переменах в школе. Читая отрывок, я думаю о нем очень сильно, и о пальцах, которые играют. Сначала это нелегко, я часто ошибаюсь, а еще трудно пальцам, особенно когда ритм очень быстрый. Но в конце оно бежит само собой. Я понимаю, что выучил отрывок, когда мне уже не нужны листы, чтобы его слышать.

А тебе нравится играть на моем рояле?

У меня в голове получается красивее, но… на рояле лучше.

Лучше, чем красивее?

Нет, не так красиво, но лучше.

V. Обучение

Поиграем немного и мы.

В этом сарае мало что может развлечь. Бесшумные клавиши — да, но мы ведь не Поль-Эмиль Луэ, и, прикоснувшись к ним, мы услышали бы всего лишь досадное «тук-тук».

И все же поиграем. Разумеется, находящийся здесь гражданин совершенно мертв; он пребывает на такой стадии отрупления, когда лучшего и не пожелаешь, и этим еще немного жив.

Ибо проявившаяся через два часа после смерти и только что изученная нами синюшность через десять часов будет красивой как никогда; яркость пятен максимальна, на бесформенной бледной плоти они выделяются предельно четко, и это сможет легко оценить взгляд, абстрагированный от всех соображений за исключением эстетических.