Однако этот переезд наложил свой отпечаток на репертуар нашего запевалы. В его репертуаре была патриотическая песня «Бородино» по Лермонтову – наша гордость: «Скажи-ка дядя ведь не даром Москва спале-е-е (Москва спале-) нная пожаром…». Один куплет этой песни мы чуть-чуть переделали после этого марш-броска, да простит нас Михаил Юрьевич за такую вольность.
При исполнении этого куплета в дальнейших наших походах старшина настораживался, но уловить суть изменений не мог и поэтому смирился. Даже БАВ его не смущал. Он только бормотал: «Откуда в старинной песне взялся старшина».
«Небо засветилось» с помощью ракет, так как прибыли мы к водной преграде еще до рассвета, и это привело к совершенно непредсказуемым результатам. Был в нашей роте курсант Абраша Марксман – добродушнейший человек с многообещающей фамилией
(Марксман – по английски меткий стрелок, что-то вроде снайпера). Он был очень эрудированным человеком, ставшим впоследствии отличным архитектуроведом. Но личностью он был сугубо партикулярной, слабо воспринимающей романтику лагерной военной жизни «под шатрами». Таких бывалые вояки определяют сразу. Опыт с подобными солдатами у нас был, и опыт довольно печальный.
Как правило, мы тренировались на бросок гранаты с деревянными болванками, имитирующими гранату. Но одно задание, более приближенное к боевой обстановке, заключалось в том, что все отделение сидело в окопе, а один из нас должен был бросить на приближающегося противника боевую гранату по всем правилам, выдернув чеку, чтобы она разорвалась где-то на расстоянии. Бросить гранату предложили одному из наших сугубо гражданских ребят – Боре. Дело-то, вообщем, безопасное: все сидят в окопе пригнувшись, а граната разрывается так, что мы даже ее не видим. Однако лихой пехотинец Боря выдернул чеку и то ли от волнения, то ли от неумения бросил ее так, что она ударилась тут же о бруствер и покатилась назад в окоп, прямо к нам. Бывалый старшина успел выбросить ее назад, она взорвалась в воздухе, а мы потом два дня заикались.
Учитывая этот печальный опыт, полковник Чукарев решил не рисковать и попросил Абрашу быть во время переправы при нем, никуда не отходя – кто его знает, а вдруг рядовой Марксман потеряется или утонет. Он переправился вместе с бравым Абрашей на другой берег заранее, и чтобы как-то приобщить Абрашу к нашим военным действиям, дал ему ракетницу и приказал:
– По моей команде «Огонь!» выстрелишь из ракетницы, дав сигнал к переправе.
Абраша стоял недалеко от Чукарева в позе Наполеона, вооруженный ракетницей, обуреваемый чувством гордости за такое ответственное поручение. Шутка ли, он командует переправой. И когда, наконец, прозвучала команда «Огонь!», Абраша, преисполненный боевого рвения, повернулся на голос командира и выстрелил. Ракета воткнулась полковнику Чукареву в щеку, зашипела и задымилась. Опять спас положение все тот же многоопытный старшина. Он выдернул ракету и она взорвалась в воздухе, обозначив таким трагическим путем начало нашей переправы. Полковника срочно отправили в санчасть, и он в результате получил памятный шрам на лице на всю жизнь. Природа Абрашиной фамилии прояснилась.
Наш заведующий военной кафедрой генерал-майор Савич не принимал участия в лагерных сборах. Очевидно не позволяла субординация. Ведь сам начальник сборов, на которые сьезжались все институты – полковник Агабабян, наводивший страх на всех студентов и заставивший одного из них проделать кросс с малоприятной ношей на саперной лопатке, был ниже его по званию. Зато лекции нашего генерала мы вспоминали с удовольствием.
Он появлялся в аудитории точно по окончании звонка, подходил к столу и хорошо поставленным командирским голосом произносил:
– Тэ-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-эрищи студенты! (фермато длилось около минуты, мы вскакивали). – Прошу садиться!
Читал он нам фортификацию. На одной из лекций он объявил:
– Сегодня будут практические занятия. Каждый из вас получит задание, посчитает и запроектирует либо мост, либо укрытие.
Тут же раздался ноющий голос из задних рядов:
– Как же можно и рассчитать и запроектировать объект за одну пару, всего за полтора…