В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции

Мама была непростым и в чем-то даже странным человеком. При всей ошеломляющей красоте – такой поразительной формы женской руки я больше не видел (разве что на портретах императрицы Елизаветы Петровны) – она никогда не пользовалась косметикой, до самой смерти у нее была тончайшая, как папиросная бумага, чуть смугловатая кожа лица. В ней не было и тени кокетства. Мама много и серьезно работала, кормила семью, налаживала жизнь в пустых наших комнатах после эвакуации и делала это с поразительным художественным вкусом, унаследованным от Сергея Павловича и Доры Акимовны, используя каждую копейку и случайную тряпочку. Ее романы вызывают у меня какое-то странное ощущение, если не полное непонимание. Притом что, как я помню, с конца 1940-х годов (то есть маме не было и сорока) она ни разу не ночевала вне дома, а все гости, мужчины и женщины, уходили от нас в приличное, раннее вечернее время, то немногое, что она мне рассказывала, кажется почти необъяснимым.

Когда ей было семнадцать, среди множества ухаживавших за ней молодых людей выделялся один – лучший и талантливейший из учеников Сергея Павловича. Это был красивый парень двадцати с небольшим лет, который стеснялся и побаивался моего вельможного деда, хотя тот относился к нему вполне доброжелательно как к человеку и симпатичному, и талантливому. И вот в какой-то день молодой человек закончил работу над блестящим, должно быть, проектом и решил отдать его на суд Сергея Павловича, а одновременно попросить руки его дочери. С мамой, конечно, все было договорено, и она весь вечер прождала его дома. По дороге жених попал под трамвай и мгновенно умер.

Через год или полтора мама вышла замуж за Алексея Питуха. Казалось, все хорошо: они молоды, красивы, оба работали и учились, не чувствовали особой нищеты. Но в 1932 году дед заболел, и, как я уже говорил, мама бросила ленинградскую жизнь и мужа.

Всего около года она была замужем за моим отцом в 1940 году, но даже после моего ареста, когда маме было уже за семьдесят, матримониальные предложения ей продолжались.

Году в 1979-м, после освобождения из лагеря к ней пришел Сергей Параджанов, кажется, с режиссером Иоселиани, и самым торжественным образом, с цветами и каким-то подарком, начал просить ее руки. Еще до этого однажды Сергей Иосифович всю ночь не давал ей спать и по телефону три часа пел не только все арии из «Кармен», но и все оркестровые партии.

Но мама ему ответила:

– Вы знаете, Сергей Иосифович, у меня совсем другие планы.

Казалось, она, многие годы, даже десятилетия остававшаяся красивой женщиной, была вполне удовлетворена работой и жизнью с матерью и сыном. Однажды она сказала, что мне будет хуже, если она выйдет замуж. Так или иначе, раз в пять лет, кажется, с довоенных времен к ней приходил какой-то человек, инженер, изобретатель железнодорожного тормоза, он явно хотел мне понравиться, спрашивал у мамы, не выйдет ли она за него замуж. Мама отвечала вежливым отказом. Длилось это, кажется, тридцать лет. Однажды в нашем доме появился хорошо одетый и очень красивый человек с каким-то дорогим подарком. Он внимательно смотрел на меня, часа два о чем-то говорил с мамой. После его ухода мама сказала, что это был ее первый муж Алексей Питух, который на машине с женой и детьми едет из Ленинграда в Крым, но в Киеве машина сломалась.

– Я его знаю, у него все ломается тогда, когда ему это нужно.

Через несколько дней Наталья Александровна Кильчевская – дочь патологоанатома Шепилевского, ближайшего приятеля деда, с которым они вместе развлекались с балеринами, жена академика и мать моей приятельницы Кати, кричала Вере Сергеевне при мне и множестве других людей: «Он вас любит, любит». Но мама никак не реагировала.

Мне известна еще одна странная история второй половины 1930-х годов. Мама, кажется, удачно работала в конструкторском бюро завода «Большевик» и все бы ничего, если бы ее не начал преследовать один из инженеров. Целыми днями он, не отрываясь, смотрел на маму, если она шла на обед – шел за ней, вечером шла домой – он шел до ее дома. У него был тяжелый, давящий взгляд. Избавиться от него было невозможно. И маме пришлось переменить такую удобную, рядом с домом, работу и едва ли не прятаться, чтобы это преследование не началось вновь. Мама считала его не вполне нормальным, больным какой-то формой шизофрении. В 1943 году, в эвакуации в Ташкенте она увидела его стоящим на перекрестке двух пустых азиатских улиц и все с таким же пристальным взглядом. Мама постаралась скрыться. Но, вернувшись из эвакуации, к своему удивлению, узнала от бывших сослуживцев, что ни в каком Ташкенте он не был, оставался при немцах в Киеве и однажды без всяких видимых причин бросился на немецкого солдата и был тут же застрелен. Подсчитывая дни, мама пришла к выводу, что это был тот самый день, когда он привиделся ей в Ташкенте. Как бы странно не звучала эта очень мучительная для мамы история, она мне пересказывала ее раза три всегда одинаково и в последний раз незадолго до смерти.