В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции

Если у Вас мое предложение препятствий непреодолимых не вызывает, то если можно: постарайтесь прислать то, что захотите и сможете о Бунине поскорее. Я очень боюсь, что свобода делать то, что заблагорассудится в этой газете долго не продлится. Пока я там буду, весь литературный материал: публикации, воспоминания, статьи, проза и поэзия современные будут достаточно приличны.

Уеду я в Орел числа 9 ноября, а Тома пока останется в Москве. Говорят, что в Орел письма из-за границы проходят плохо, поэтому лучше их посылать заказным Томе (Москва В-234, зона В-1442, Кудричевой Тамаре Всеволодовне), а она будет пересылать мне.

Книга Струве, очевидно, не дошла.

Искренне Ваш С. Григорьянц

Но в гостинице в Орле, в номере, снятом для меня редакцией, я прожил всего неделю. Правда, выпустил положенную мне полосу, провел занятие литобъединения при газете, но тут редактору последовал срочный звонок из Москвы: в Орел я увез полтораста писем, полученных Евтушенко и редакцией «Юности» по поводу поэмы «Братская ГЭС». Поэма была выдвинута на Ленинскую премию, и я должен был написать обзор писем. Обзор этот понадобился гораздо раньше, чем мне было сказано, и мне пришлось срочно ехать в Москву с надеждой через пару дней вернуться.

В Москве Олег Михайлов, который по природной своей доброте постоянно мне помогал, а в это время собирался уходить с должности заведующего отделом критики журнала «Юность», привел меня к заместителю главного редактора журнала Сергею Николаевичу Преображенскому, и мне было предложено заведовать отделом критики в журнале, правда, с одним условием (без него нашелся бы кто-нибудь и постарше) – вместе с Сергеем Николаевичем (а на самом деле, конечно, вместо него) мы будем писать для серии «Жизнь замечательных людей» книгу о Фадееве. Договор с издательством уже был, материалы собраны:

– Я получу для книги его предсмертную записку Хрущеву, – сказал Преображенский. Много лет он был заместителем генерального секретаря Союза писателей СССР, то есть, по-видимому, чекистским контролером Фадеева, все о нем, конечно, знал и теперь хотел издать популярную и денежную книгу. Тогда я знал и о Фадееве, и о Преображенском гораздо меньше, но подлинная история русской литературы меня интересовала всегда, и я согласился. Правда, интересно мне было немного другое. Отец Фадеева учился в Петербурге, мне это время было очень любопытно, я свою бабушку попросил написать воспоминания об этом времени, о Бестужевских курсах и, в значительной степени опираясь на ее письма и собственный интерес к Ремизову и Белому, действительно написал пару глав о молодости отца Фадеева. Преображенский был в ужасе, Олег Михайлов смеялся: «Сюрреалистический роман о Фадееве».

Очень меня интересовала и история второго послесталинского съезда Союза писателей, где Фадеева не переизбрали его руководителем, говорили о нем беспощадные вещи… Кажется, Лебединский, правда, уже о самоубийстве Фадеева сказал: «Всю жизнь простоял верным часовым у дверей, вдруг они отворились, и оказалось, что за ними клозет».

С этого съезда начался и подлинный самиздат в Советском Союзе (до всякого письма Раскольникова Сталину), это была подборка пародий Архангельского и не только его на классиков советской литературы. Пародии по тем временам совершенно непечатные, но известные тогда в СССР, кажется, каждому грамотному человеку.

Встретил я Саянова
Трезвого, не пьяного.
Трезвого, не пьяного?
– Значит, не Саянова.

Душа моя играет, душа моя поет,
А мне брательник Пушкин руки не подает
Александр Сергеич, брось, не форси,
Али ты, брательник, сердишьси?

(Прокофьев

)

Белая березка
Белая головка,
Белая головка,
Белая горячка.

(Роман Михаила Бубеннова «Белая береза»

– Сталинская премия I степени).

Уезжая на вокзал,
Он Чуковского лобзал,
А приехав на вокзал,
– Ну и сволочь! – он сказал.
Вот какой рассеянный
С улицы Бассейной.

(Маршак

)