В прятки с отчаянием (СИ)

Похоже, пистолет весит целую тонну, но я поднимаю его и расстреливаю людей в одежде моей фракции, целясь по конечностям, старательно отключая все эмоции и пробиваясь вперед. Это война, и если не мы их, то они нас, как бы печально это ни было. И делать больше нечего. И мешкать нельзя. И даже плакать некогда. Только как не сойти с ума, слыша нестерпимые крики боли от тяжелых ранений? Как не видеть отстрелянные руки и окровавленную плоть катающихся по земле бойцов… Я вырубаю ударом ноги захлебывающегося стонами парня и вижу, что у него знакомое лицо. Я его знаю. И имя помню…

А в следующую секунду мне в шлем хлопает выстрел и мир перед глазами расцвечивается искрами, а потом мутнеет от резкой боли. Ахнувшись набок, я отхватываю еще одну пулю и стреляю в размытый силуэт. Разрывной патрон попадает бесстрашному в грудь и безжизненное тело падает в пыль… Нет. Нет-нет-нет! Боевая группа и медики уже направлены сюда, чтобы забрать обработанных бойцов, пусть мы их искалечим, но конечности можно восстановить, а теперь… Отчаяние давит своей тяжестью так, что сил подняться нет. Это ужас, катастрофа. Силуэты в черном редеют, валятся на землю от наших выстрелов, пока не остается ни одного боеспособного, и мучительный спазм бьет импульсом в горло, вырываясь наружу тоненьким скулежем, глупо надеясь, что если удастся выкричать из себя случившееся, то все-таки сейчас станет хоть чуточку легче.

— Люси, ты ранена? Люси? Ответь мне, что с тобой… — Риз присаживается рядом со мной на колени, обнимает, прижимая к себе, пытаясь унять сотрясающий меня озноб, пока я хватаю ртом недостающий воздух, снова и снова, потому что жжение в груди непереносимо. — Давай, девочка моя, вставай. Нам нужно идти. Ты сделала все, что могла. Так бывает, ну же… — продолжает уговаривать он мягким, но таким беспрекословным тоном, что язык не поворачивается начинать спорить. Когда надо, этот ласковый и заботливый мужчина, позволяющий мне испытывать себя на прочность своим упрямством и отнюдь не самыми лучшими прочими качествами характера, не говорит, а просто берет и делает. И мне нравится появляющаяся к месту эта негнущаяся сталь, и то, что он понимает без лишних слов и чувствует все, что меня безбожно изводит. Я молчу, чтобы снова не начать скулить, как побитый щенок, пока Риз поднимает меня и уводит за руку в черный провал.

На удивление, пока мы входим в тоннель и достигаем, наконец, покатой здоровенной базы, неизвестно как сюда поместившейся, никого больше черти не перекидывают из портала. С несколько отстраненным видом наблюдаю за там, как Риз активирует проход, и с таким же ощущением безропотно вхожу него, оказавшись в гулком, металлическом отсеке, совершенно пустом, что только усиливает нехорошие подозрения о ловушке, а отказывающие функционировать на станции керслеты, только подтверждают то, что безупречные заранее готовились к нашему приходу.

Вот они, те самые приключения на наши неугомонные задницы! И где-то внутри меня словно разливается кислота, выжигая весь страх, оставив терзающую боль, ненависть и чувство долга. Мы давно разучились жалеть своих врагов и видеть в них людей. Иначе свихнешься. Иначе нельзя. И кажется, что теперь любое нормальное человеческое чувства, возникшее к безупречным, просто заставит мое сердце расколоться.

По крайней мере, я была в этом уверена ровно до тех пор, пока мы пересекая ярко-освещенные коридоры, один за одним, поворот за поворотом, в поисках Тании, не церемонясь наскоком, нагло и без раздумий, убираем со своего пути деморализованную нашим внезапным вторжением охрану и блокируем двери, чтобы никого неожиданно не вынесло в тыл; но увиденные в одном из отгороженных прозрачной стеной отсеке, искусственно выращенные «образцы», заставляют усомниться, зачем мы сюда пришли и растерянно переглядываться. Это для безупречных на войне все равны. Это они истребляют вид «примитивных» независимо от возраста, забирая нас на эксперименты и в качестве живой плоти. Они. А не мы. И это чертовски чересчур. Не правда ли? Что с людьми произошло, что с нами всеми происходит? Не знаю. Быстрее бы все это кончилось.

У них миловидные ангельские лица, бесчувственные, так похожие на фарфоровые маски, сливочная кожа и совершенно пустые, широко распахнутые глаза. Как у кукол. Искусно сделанных бездушных кукол. Но ведь они настоящие, живые, из плоти и крови! Плавные, неспешные движения… Они не толкаются, не спорят и не играют, как это делали мы в детских. У них не разбросаны по помещению вещи, обертки от конфет и игрушки, а просто идеальный порядок, ниточка к ниточке, как бывает в стерильных лабораториях. Слишком нереально, чтобы поверить. Закусив губу, я торопливо делаю глубокий вдох, стараясь унять эмоции. Полнейшее ощущение, что стоишь перед витриной детского магазина одежды, заставленной маленькими манекенами. И тихо, так тихо, что хочется закричать.