В прятки со смертью (СИ)

Тягучая как смоль, черная, холодная, отвратительная жижа не отпускает, затаскивает на глубину, не дает дышать. Я барахтаюсь в этой жиже, она сжимает, попадает в рот, легкие разрывает огнем и леденит одновременно, я тону в ней, но борюсь как могу. Силы на исходе, сильнее всего хочется расслабится и плыть по течению, погрузиться, отдаться жиже, позволить поглотить себя в небытие. Изо всех сил стараюсь вдохнуть — не получается. Нужно выбраться. Эта мысль толкается, саднит, мешает, раздражает, царапает какие глубины сознания. Это еще не все, это не конец. Выбраться, только вперед, не сдаваться. Смерть не выглядит как старуха с косой. Смерть — это мерзкая, склизкая, тягучая жижа, но потребность еще раз вздохнуть, увидеть, услышать, осязать заставляет биться отчаянно, хватаясь за последние проблески жизни, выкарабкиваясь со всей огромной жаждой быть.

Сквозь борьбу и отвращение внезапно пробивается что-то теплое, мягкое, зарождается где-то внутри и маленьким лучиком начинает прокладывать себе дорогу к свету, к жизни. Я буду жить. Я не проиграю. Не в этот раз. Мелькают как крохотные кадры — улыбка, взмах ресниц, упрямо вздернутый подбородок. Дотянуться, прикоснуться — значит выжить, не сдаться, не проиграть. И я тянусь, изо всех сил тянусь к ней…

Кажется, несколько раз приходя в себя, я ощущал чье-то присутствие. Все время пересыхают и запекаются губы. Грудь разрывает, дышать невозможно и больно. Иной раз чувствую движение, глаза открыть не могу, но ощущаю, что меня везут куда-то. Темнота.

— Мне не дышится, — свой голос слышу, как вдавленный хрип.

— Когда ранение начнет заживать, будет легче. — мужской голос. Бесцветный. Эрудит видимо.

— Почему у меня нет голоса?

— Это тоже пройдет. Ты несколько дней был на искусственной вентиляции легких. Голосовые связки восстановятся. Не напрягайся, тебе надо беречь силы.

Укол в предплечье. Тьма.

— Почему я ничего не вижу?

— Открой глаза, Эрик. — тот же мужской голос. Похоже, молодой мужчина.

— Все равно не вижу. — Дышать все так же не получается. То есть получается, но так, будто дышу в никуда. Или не в себя.

— Это эффект от барокамеры, пройдет в течение часа. Ты поспи.

Опять накрывает темнота. Это похоже на ныряние, вынырнул — свет, нырнул — тьма.

— Где я?

— Ты в Эрудиции. Ты сильно ранен, Эрик. Задето легкое. Барокамера свое дело сделает, плюс тебе регенерацию делали все это время, но еще несколько дней все равно лежать придется. — нежный голос, не тот. Другой. Женский.

— Кто вы?

— Это я, Мелисса. Помнишь меня?

— Да, ты хотела мне отдать… — теплый пальчик дотрагивается до моих губ.

— Тшшшш. Тихо. Не говори. Тебе сейчас важно восстановиться. Остальное потом.

Снова темнота.

— Мне уже лучше. Раньше я видел только черноту, теперь все белое. Давно я тут лежу?

— Да вот уж почти три недели. — Ни х*я себе, однако. — Тебя привезли, пульса нет, крови много потерял.

— Кого-нибудь арестовали? Привезли? Из того рейда?

— Нет, все сбежали в Искренность. Джанин рвет и мечет. Сегодня у нее всеобщее собрание. Приедут лидеры всех фракций. Будет вещать. Я так надеялась, что до того не дойдет. Что ты успеешь всем лидерам показать, какая это сука, чтобы ее убрали, посадили, облили бензином и подожгли, но так или иначе, избавились от нее. Стой, стой, стой, нельзя тебе вставать!

— Ты мне, что ли, запретишь? — поднимаюсь, голова тяжелая и ощущение, что нет шеи, но глаза уже все видят, хоть и размыто. — Я пойду к себе, чего я буду тут валяться как м*дак.

— Эрик, тебе нельзя, надо быть под наблюдением! У тебя в груди дыра почти насквозь была…

— А ну тихо! Чего голосишь, дура? Сказал, не собираюсь тут валяться. Тем более что Джанин будет вещать… — выдергиваю из руки какие-то провода. Вот ведь ублюдочные эрудиты, вам лишь бы трубок напихать в человека. Откидываю простыню и понимаю что я голый. Вот бл*дь, а?

— Мелисса, ты не могла бы сообразить мне чего-нибудь похожее на портки? И почему, твою мать, я лежу голый? — провожу рукой по лицу и волосам, — и где х*йности, что были на лице?

— А ты в барокамере одетым хотел быть? Тебя лечат вообще-то. И пирсинг тоже пришлось снять. — вспыхнула, вся красная. Мужика не видела, что ли? Ты ж доктор или нет? Но пошла к каким-то шкафам.

— Кстати, ты доктор или нет?

— Нет.

— А че делаешь здесь тогда?

— Народу мало, попросили присмотреть.

— Кто тебя просил за мной присматривать? И почему надо за мной присматривать? — бросает мне синие хлопковые брюки и такую же сорочку. Ну что за нах*й. Опять синее. Глаза бы не видели. Хотя они и так не видят почти.

— Потому что ты при смерти был, ты совсем тупой, что ли? Надо было одного тебя тут бросить?

— А где все ваши доки? Ты ж вроде Джанин помогаешь? Нет?

— Помогаю. Но я ей не рабыня. И, вообще, чего ты пристал. Хочешь — выметайся. Нужна информация — сам меня найдешь! — развернулась и пошла. Вот ведь тупая баба.

Черт, как глаза слезятся. Надо встать, хотя пролежав больше двух недель, сразу точно не смогу. Хорошо хоть девка тупая ушла. Медленно, по потихонечку, так. Стою вроде устойчиво. Интересно, где тут можно сигаретами разжиться. Бл*, курить хочется…