В прицеле — танки

Вакула проворно спрятал машину за наш оппель-блиц. Капитан доложил генералу о том, что рота 598-го стрелкового полка с утра блокирует фольварк, в котором засели в круговой обороне около пятисот гитлеровцев с несколькими танками и самоходками. Посланные туда два часа назад парламентеры не вернулись. Рота нуждается в подкреплении и боеприпасах. Генерал на мгновение задумался, потом решительно сказал:

— Вот что, Бессараб! Немедленно окружи их и заставь капитулировать. Не сдадутся — уничтожь всех до единого! Боеприпасы есть? Вот и отлично. За дело! Когда закончишь — радируй. А вы, товарищ капитан, до конца операции поступаете в распоряжение майора Бессараба. Желаю успеха! — И командир корпуса, посмотрев еще раз в сторону фольварка, простился с нами и умчался куда-то на левый фланг.

Короткая команда, и дивизион, обтекая фольварк полуподковой, двинулся на боевые позиции. В двухстах метрах от дороги развернулась батарея Кандыбина, справа, несколько восточнее, — Глущенко и слева (западнее) — Николая Шевкунова. Тягачи один за другим, дойдя до намеченных позиций, развернулись, расчеты сняли пушки с передков и изготовились к бою. Взвод ПТР, действовавший с первой батареей, я оставил для охраны штаба и знамени.

Добровольно в качестве парламентера в фольварк вызвался ехать начальник штаба дивизиона В. Ф. Братчиков. Небольшого роста, тщедушный, с сухим, испещренным ранними морщинами лицом, Василий Федорович не производил впечатления храброго человека. Но мы знали, что он далеко не из робкого десятка. И все же его намерение несколько озадачило меня и Пацея: как-никак — начальник штаба! Времени на размышление было в обрез. Братчиков настойчиво ждал разрешения. Я подумал: «А почему бы и нет?» И Пацей утвердительно кивнул головой.

Братчиков на открытом додже, с белым флажком у ветрового стекла умчался в сторону фольварка. В двухстах метрах от построек немцы открыли по машине парламентера пулеметный огонь. Сделав крутой разворот, додж на максимальной скорости ушел из зоны обстрела влево — к батарее Шевкунова. С затаенным дыханием мы следили за машиной. Когда она наконец оказалась вне опасности, я приказал ординарцу Грише Быстрову дать сигнал красной ракетой.

Пушки ударили по зданиям фольварка прямой наводкой. Бойцы стрелковой роты, снабженные в достатке патронами, тоже застрочили из автоматов и пулеметов. Рота ПТР меткими выстрелами заставила замолчать около десятка пулеметных точек гитлеровцев. Минометчики выпустили несколько мин и умолкли, экономя боеприпасы, запас которых у нас был весьма невелик.

Лежа в кювете, мы с Пацеем вели наблюдение. Тут же рядом пристроился радист Тененев. Он никак не мог связаться с рацией полковника Курашова, которому необходимо было сообщить о причине задержки. Голобородько тем временем спешил к Шевкунову, чтобы организовать там отпор, на случай, если гитлеровцы предпримут попытку прорваться в западном направлении. Неожиданно рядом с нами оказался Братчиков. Потный, красный, он молча пожал мне руку. Я подмигнул ему: повоюем, мол, брат парламентер, повоюем!

Наконец-то ответила рация Курашова. Я доложил о случившемся и получил от полковника «добро».

— Выполнишь задачу, не задерживайся. Ты здесь очень нужен.

Бой разгорался. После первых залпов наших пушек из фольварка выползли два немецких «тигра». Лязгая широченными гусеницами и стреляя на ходу, они ринулись в атаку на батарею Кандыбина. Прячась за броню танков, короткими перебежками наступали автоматчики. Их было не больше роты. Значит, основные силы немцев еще не введены в бой. Я вызвал по радио Голобородько и предупредил его об этом, приказал быть начеку, не спускать глаз с северной окраины фольварка.

Ближе всех к нам располагались пушки лейтенанта Бориса Шуйкова. Оба его расчета вели огонь по переднему «тигру». Снаряды рикошетили о броню машины, не причиняя ей вреда. Рядом с орудием ефрейтора Сивкова разорвался снаряд. Осколки брызнули во все стороны. Кто то упал, кто-то вскрикнул. Орудие замолкло. Низко пригибаясь, к нему побежали Шуйков и Кандыбин.

Мы с Пацеем пытались рассмотреть, что случилось с орудием Сивкова, но густой дым заслонял позицию. Но вот вижу: у панорамы наводчик Иван Тихомиров. Сам себя спрашиваю: «Почему он шатается? Ранен? Контужен?»

— Шуйков встал за наводчика! — кричит Пацей.

Это я и сам вижу. Кандыбин в роли заряжающего. Тихомиров лежит рядом. Танк (он отчетливо, до мельчайших подробностей, виден в бинокль), покачиваясь и угрожая пушкой, упрямо ползет на позицию. Вспышка — выстрелило орудие. В ту же секунду ответил «тигр». Его снаряд с визгом пронесся над позицией. Борис Шуйков инстинктивно присел, а Кандыбин втянул голову в плечи.

«Гусеница, вот она мельтешит траками. Спокойней, Борис! Спокойней!» — мысленно подбадриваю я взводного. Орудие опять дернулось и слегка подскочило — выстрел. «Тигр» вздрогнул всем корпусом, резко развернулся влево и застыл на месте.

— Подкалиберным! Борис! Кандыбин! — во всю мочь кричит Пацей. Кричит, будто на позиции его могут услышать.