В прицеле — танки

Снова выстрел. Над башней подбитого танка взметнулся сноп искр — вот он, подкалиберный! Сделал свое дело. В тот же миг снаряд, посланный расчетом Сергея Барышева с левого фланга, угодил «тигру» в моторную группу. По отсеку танка пополз сизоватый дымок, машина ярко вспыхнула. От танка шарахнулись в разные стороны автоматчики — теперь он не спасение, а гибель для них.

Шуйков оглянулся и, видимо, только теперь заметил, что помощником у него работал комбат. Вижу, как они по-братски обнялись с Кандыбиным.

— Санитаров туда, живо! — крикнул я Грише.

Второй танк начал пятиться назад. Затем, развернувшись и маневрируя, помчался обратно к фольварку. Гитлеровские автоматчики залегли, стали окапываться. Бой затягивался. Наступали сумерки. Спустя немного времени к нам подошла гаубичная батарея 780-го артполка. Такая помощь была очень кстати: стены зданий фольварка трудно поддавались снарядам наших пушек.

Как только командир установил свои гаубицы на указанные позиции и доложил о готовности, я по радио приказал открыть всем беглый огонь. Через несколько минут поместье пылало. Под ударами 122-мм гаубичных снарядов стены зданий рушились. Обстрел продолжался около десяти минут. Стрелковая рота пошла в атаку. Гитлеровцы не выдержали, прекратили огонь и, как по команде, с поднятыми вверх руками встали во весь рост на своих позициях.

В окне крайнего полуразрушенного дома появилось белое полотнище. Мелькнула мысль: «А не провокация ли это? Ведь пехотинские парламентеры так и не вернулись, и Братчикова гитлеровцы чуть не убили...» Но все же я дал команду прекратить огонь. Вместе с Пацеем поехали в сопровождении взвода ПТР к фольварку. Сдавшиеся немцы шли навстречу. Позаботиться о них я поручил Братчикову. А сам двинулся вперед.

У самого фольварка увидели конвоируемых грузного немолодого немецкого полковника и несколько офицеров. Чуть позади шагали наши пропавшие парламентеры — старшина и два бойца. Они оживленно рассказывали что-то своим товарищам, улыбались.

Я приказал полковнику сложить оружие, построить остатки своего гарнизона во внутреннем дворе фольварка. Услышав немецкую речь, гитлеровский полковник приоткрыл рот, посмотрел на меня, как вытащенный из воды карась, но спросить о чем-то, видимо, не осмелился.

В фольварке был полный разгром. Огонь жадно пожирал жилые постройки, амбары, сараи. Рушились стены и кровля. Раненых и убитых множество. И трофеи немалые: шесть танков и четыре самоходных орудия «фердинанд». Они выстроились, плотно прижавшись к стенам каменных зданий, двумя колоннами. Головные машины были явно нацелены на выходные ворота западной части двора. «Что же случилось, почему гитлеровский полковник не пустил в дело такую силищу?» — пытался разгадать я.

Пацей толкнул меня в бок, показал пальцем в сторону колодца. Три наших санитара и фельдшер Валя Жолобова перевязывали тяжело раненных немцев, поили их водой. Им помогали немецкие солдаты. Я только усмехнулся: обычная история — русский человек отходчив...

Но вот полковник доложил о капитуляции гарнизона — гренадерского полка мотодивизии «Курмарк». Впрочем, это был уже не полк — жалкие остатки его: в строю посередине двора стояло не более трехсот солдат и офицеров.

Приняв важную осанку, гитлеровский полковник в выспренных выражениях начал было «выражать надежду», что «господин советский майор прикажет своим солдатам соблюдать требования Женевской конвенции в обращении с его солдатами, начинающими с этой минуты тяжелый путь военнопленных...».

На эту наглость я ответил одними глазами, указав гитлеровцу на наших фельдшеров и санитаров, которые великодушно оказывали помощь раненым пленным.

— О, да! Я вас понимаю, господин майор! Извините, но я обязан был соблюсти эту формальность, — нарочито громко, чтобы слышали его солдаты, продолжал полковник.

— Вы обязаны были не допустить этой бойни! — резко сказал Голобородько.

— Я имел приказ моего командира дивизии... Бефель ист бефель...

«Негодяй, знает русский язык», — отметил я про себя, но разговор продолжал на немецком. Кстати сказать, к началу войны я успел окончить факультет немецкого языка в Харьковском пединституте иностранных языков им. Н. К. Крупской. На фронте частенько допрашивал пленных, читал трофейные письма и документы, солдатские газеты — словом, старался не забывать язык, поэтому довольно свободно мог говорить на нем.

Мы уже знали от парламентеров, что пребывание командира гренадерского полка в окруженном гарнизоне тщательно скрывалось от собственных солдат и многих офицеров, ибо только он мог принять решение о капитуляции. Приказав Голобородько готовить дивизион к маршу, я спросил полковника:

— Почему вы не ввели в бой все имеющиеся у вас танки и самоходные орудия?

— Танкисты были ранены, господин майор. Удалось сформировать лишь два экипажа, — сказал он.