В прорыв идут штрафные батальоны

Кашира перебрал в памяти всех участников ночной разборки: дерьмо. Никому доверять нельзя. Продадут, трухачи. Тот же Рубаяха. Когда к оперу попадет — первый расколется. А Канай — чем лучше? Жрали вместе, а все норовил выхитриться, прикроить. Залетный? У него и кличка по уму. Его любой опер расколет. Кто из них воровской закон не нарушил? Хобот раненый лежал — кто ему помог? Все мимо бежали, шкуры спасали. А теперь говорят — не видели. Дешевки… Отрываться одному надо, пока не поздно.

— Слышь, керя, — толкнул он в бок подельника Залетного. — За ворами после шмона толковица будет. Гукнешь Рубаяху, Монаха, Цибулю, Каная, Митяя, Барыгу, Сашку Ростовского и Валета. Остальных не надо. К мельнице чтоб собирались, и сам туда. Понял? Просеки, кого еще из наших, кроме Соболя, на губу замели.

К месту сбора Кашира пробирался кружным путем. Долго хитрил, петлял, высматривая, нет ли за ним легавого хвоста. Два заячьих круга вокруг мельницы нарезал, прежде чем, перестраховываясь, в ложный проем в стене нырнул. Планировал прийти в числе первых, а пришел едва ли не последним. Но это была не самая главная неприятность, которая его поджидала.

Помимо тех, кого видеть хотел, в полукруге собравшихся лица нежелательных леваков разглядел. Ни Комолого, ни Паленого не звал, а они тут. Тля, Володя Дробот тоже приперлись. «На толковицу — не на дело. Валом прут, недоумки!» Кашира внимательно оглядел присутствующих, жестом подозвал к себе Залетного.

— Я кого звать сказал? Где Монах с Канаем?

— Монаха с Канаем вертухаи на губу замели.

— А эти зачем здесь?

— Я не при делах, Кашира. Сказал, кому ты велел. А эти сами приперлись, — заюлил Залетный. На самом деле он только Рубаяху с Сашкой Ростовским предупредил, а дальше их по цепочке пустил. — Пронюхали как-то.

Кашира уже на ходу менял планы. «Я твой нюх наизнанку выверну», — мстительно пообещал он про себя Залетному и еще раз оглядел присутствующих, пытаясь по выражению лиц распознать общий настрой.

— Все знаете, что опера Соболя загребли? Видели, как его дудак под винтарем вел? А за что — узнаем. Сумеет ксиву передать…

— Не гони пургу, Кашира. Дело говори, — мрачно посоветовал Дробот.

— Люди! — нарочно не замечая реплики Дробота, гнул свое Кашира. — Ночью кто-то Стоса уработал. Я думаю — Фура это со своей кодлой. Они вместе пришли. По дороге эвакуированных приобули. А Стос их вроде кинул. Вот они его и замочили. А особняк Соболя заарканил. Нахалку шить будут, а он с нами хавал. Значит, и нас за рога таскать будут. В общем, все видели, как чужаки когти рвали от землянки, где Стоса уработали. Не наши это. В одну дуду петь надо. Фурина это работа. Больше некому. Поняли? А Соболь не виноватый.

— А може, Соболя за те хаты покрутили, что в селе взяли? — предположил Барыга.

— А он что, тоже в селе был? — удивился Цибуля.

— Был. Стремя держал.

— Стремя! — ехидно ощерился Монах. — Он всегда стремя держит, а сам не засвечивается. Когда лейтенант из хаты выкинулся, я ему кричу: «Шманай вояку в спину!» А у него мандраж, в штанах мокро. Хорошо, Митяй шманать начал, пол-обоймы вояке в хребет вогнал. А то б запопали.

«Вот сука! — ярился про себя Кашира, слушая Монаха. — Разинул пасть шире прокурора. Возьми такого на дело, завтра вся Петровка потешаться будет».

Кивнул Залетному: подойди.

— Пока легаши не надыбали шмотье в землянках, растащите его с Рубаяхой по разным углам. Притырьте надежней. Да смотри — ночью, днем не суйтесь. Погореть можно.

— Как ночью? Взводный талдычил — часовой теперь на дверях будет.

— Ладно, потом решим.

Кашира поднял руку, призывая к вниманию:

— Босяки! Сходняков пока не будет, лепеху после делить будем. Пока вертухаи не успокоятся — в кодлу не сбиваться. Вместе с вояками хавайте. И смотрите, гады, кто поколется — из-под земли достану! — Кашира помолчал, наблюдая за выражением лиц примолкших урок — Ворам терять нечего. Пусть фреи срока боятся. Для нас лагерь — крыша. Там все, и левое, и правое, — все наше. Настоящим уркам здесь не светит. Пока на фронт не послали — отрываться надо. Сколько босяков на площади закопали…

— Ты, Кашира, меня фронтом пугаешь. Лагерь, говоришь, малина? — приподнялся на коленях Сашка Ростовский. — А знаешь, сколько таких, как мы, в Карлаге вместе с контрой в ямы поспускали? А потом землю на тех местах сровняли, будто и нет там никаких могил… Мне Карзубый глаза открыл. Послать я хочу подальше и воровскую малину, и воровской закон. Все, хана.

— Где твой Карзубый посученный — знаешь? — вызверился Кашира. — И ты туда захотел?