В пучине Русской Смуты. Невыученные уроки истории

Не проходило дня, когда бы царь не присутствовал в совете, где сенаторы докладывали ему дела государственные и подавали об них свои мнения. Иногда, слушая долговременные, бесплодные прения их, он смеялся и говорил: «Столько часов вы рассуждаете, и все без толку! Так я вам скажу, дело вот в чем»: и в минуту, ко всеобщему удивлению, решал такие дела, над которыми сановитые бояре долго ломали свои головы. Он владел убедительным даром красноречия, любил приводить примеры из бытописаний разных народов, или рассказывал случаи собственной жизни; нередко, впрочем всегда ласково, упрекал господ сенаторов в невежестве, говоря, что они ничего не видали, ничему не учились; обещал дозволить им посещать чужие земли, где могли бы они хотя несколько образовать себя; велел объявить народу, что два раза в неделю, по средам и субботам, будет сам принимать на крыльце челобитные; а в облегчение бедняков, изнуряемых долговременными тяжбами, предписал всем приказам решать дела без всяких посулов. Сверх того, как Русским, так и чужеземцам, даровал свободу в торговле и промышленности. От таких мер, дороговизна мало-помалу исчезла, и обилие водворилось в государстве. За столом он охотно слушал музыку и пение; но отменил многие обряды, например, не молился иконам пред началом обеда, и не умывал рук по окончании; чему удивляясь, закоренелые в предрассудках Москвитяне уже стали подозревать, точно ли новый царь природный Русский? Эта мысль сокрушала их.

После обеда, он не любил отдыхать, вопреки обычаю прежних царей и всех вообще Московитян, а осматривал сокровища своей казны, посещал аптеки и лавки серебряников; для чего нередко выходил из дворца сам-друг и так тихо, что стрельцы, не заметив, как он вышел, должны были искать его. Это казалось не менее странным: ибо в старину, Русские цари, желая быть величественнее, не иначе переходили из одной комнаты в другую, как с толпою князей, которые вели их под руки, или лучше сказать, переносили. Отправляясь в церковь, он ездил не в карете, а верхом на коне, и притом не на смирном; садился же на него не так, как прежние цари, которые становились на скамью, подставляемую двумя боярами, и влезали на лошадь: Димитрий, взяв одною рукою повод, другою едва прикасался к седлу, уже был на коне, и ни один ездок не мог сравняться с ним в искусстве и ловкости; нередко он забавлялся конским ристалищем, также охотою соколиною и псовою; однажды сам убил огромного медведя, которого спустили с цепи в селе Тайнинском, вопреки желанию князей и бояр.

Для сего завел превосходных соколов, собак борзых и гончих, а для медвежьей травли Английских догов. Между тем, приказав слить множество пушек и мортир, отправил их в Елец, город стоящий на Татарской границе, намереваясь в следующее лето посетить врагов христианства, Татар и Турок. Узнав о сем предприятии, Татарский хан спешил удалиться в степь из столицы своей, Азова. В Кремле Димитрий построил для себя и будущей супруги своей великолепные палаты. Одним словом, его глаза и уши, руки и ноги, речи и поступки, все доказывало, что он был совсем другой Гектор, воспитанный в доброй школе, много видевший и много испытавший.

Не забывая услуг воеводы Сендомирского и помня свое обещание жениться на дочери его Марине, Димитрий отправил к нему для сватовства, в сентябре 1605 года, государственного канцлера Афанасия Ивановича Власьева, с богатыми для невесты подарками, золотыми цепями, кольцами, деньгами. Вследствие сего, с дозволения его величества короля и государственных чинов Польских, совершилось торжественное обручение. Русские были весьма недовольны таким поступком: давно уже они заметили, что попались в сети обманщика; теперь же, узнав о сватовстве Димитрия на девице племени поганого (т. е. некрещеного, неверного: так величают они всех иноземцев), еще более удостоверились, что царь их был не Русский. Три брата Шуйских, имея тайные сношения с попами и монахами во всем государстве, затеяли свергнуть его с престола; но замысел их заблаговременно открылся.