В путь-дорогу! Том I

Въ домѣ сдѣлалась точно праздничная суетливость… Изъ передней то и дѣло проходили лакеи… изъ корридора выглядывали старухи, крестились и болтали вполголоса…. Дьячокъ читалъ псалтырь черезчуръ громко и бойко, и поминутно встряхивалъ своими космами.

Когда Борисъ осмотрѣлся въ залѣ, онъ почувствовалъ, что сдѣлался хозяиномъ, что нужно ему распоряжаться, — а у него нѣтъ ни охоты, ни умѣнья. Борисъ думалъ и о бабушкѣ. Ему стало жалко ее. Въ эту минуту она вошла въ залу. Лицо ея очень измѣнилось: скулы еще больше выдались; она была непріятнѣе на видъ, чѣмъ прежде. Приблизившись къ покойному, она обняла его руками и, судорожно вздрогнувши, глухо заплакала, потомъ опустилась на колѣни. Борисъ подошелъ къ ней, желая ее придержать. Бабинька сухо взглянула на него и ничего не сказала. Перекрестившись нѣсколько разъ, она поднялась, отошла къ стѣнѣ и сѣла. Фицка стала передъ ней.

— Бабушка, — сказалъ Борисъ, подойдя къ Пелагеѣ Сергѣевнѣ: — вамъ тяжело будетъ распоряжаться похоронами. Ѳедоръ Петровичъ беретъ на себя.

— Оставьте меня въ покоѣ, — прошипѣла Пелагея Сергѣевна, — что я такое здѣсь?… что хотите, дѣлайте… — И она замолчала.

Борису сдѣлалось непріятно, что онъ сказалъ объ этомъ бабушкѣ. Онъ не хотѣлъ отстранять ее отъ распоряженій, но не могъ разрушить въ ней убѣжденіе, что она теперь въ домѣ ничего не значитъ. А Пелагея Сергѣевна заключилась въ свою желчь и притихла такъ, какъ могла притихнуть по своей натурѣ.

Когда явился Ѳедоръ Петровичъ, онъ очень спокойно раскланялся съ бабинькой, объявилъ ей, что чтеніе завѣщанія лучше будетъ сдѣлать послѣ похоронъ, предложилъ свои услуги, и бабинька отвѣтила ему то же, что и Борису.

Борису не хотѣлось очень шумныхъ, церемонныхъ похоронъ.

— Ѳедоръ Петровичъ, — сказалъ онъ Лапину: — нужно ли разсылать приглашенія?

— Нужно-съ, — рѣшилъ Лапинъ: —отецъ вашъ не разночинецъ какой, — сдѣлаемъ все прилично.

Борисъ не сталъ возражать ему. Онъ впдѣлъ, что Ѳедоръ Петровичъ сказалъ это не по тщеславію, а по искреннему убѣжденію.

— Ужъ вы не безпокойтесь, — добавилъ Лапинъ: — все будетъ какъ слѣдуетъ…

И дѣйствительно, все было какъ слѣдуетъ; и началась та суетня, какая обыкновенно бываетъ въ большихъ домахъ по случаю похоронъ. Явились разные гостинодворцы съ кусками парчи; разложили ихъ въ гостиной, пошелъ торгъ; а тамъ шитье покрова, платьевъ, бѣготня, уставленіе гроба… а все это длилось три дня… Во всѣ эти дни Борисъ или ходилъ по залѣ съ Машей, или читалъ вмѣсто дьячка, когда тотъ обѣдалъ, или отправлялся къ себѣ на верхъ… Онъ не обѣдалъ съ бабушкой; да и почти не присаживался… Постоянная тревога жила въ немъ… и подъ вечеръ онъ чувствовалъ ужасную усталость въ ногахъ..

Два раза въ день были панихиды.

Наканунѣ похоронъ, за вечерней панихидой, Борисъ стоялъ въ темномъ углу, ни на кого не глядя, и когда онъ поднялъ голову, онъ увидалъ, въ числѣ другихъ посѣтителей, Надю съ матерью и подлѣ нихъ Горшкова Горшковъ заходилъ къ нему нѣсколько разъ; но на службы онъ не являлся. Борисъ очень обрадовался Надѣ. По окончаніи панихиды, онъ подошелъ къ ней. Она давно его искала глазами и, не стѣсняясь даже присутствіемъ мастодона, пожала ему руку съ большимъ участіемъ.

— Спасибо, что пришли помолиться, — тихо проговорилъ ей Борисъ, и отдалъ поклонъ маменькѣ. Маменька пропѣла какую-то жалостную фразу на французскомъ діалектѣ и подошла къ бабинькѣ, которая очень сурово ее встрѣтила.

— Это вы привезли maman сюда? — спросилъ Надю Борисъ.

— Да, я попросила, — отвѣтила Надя своимъ мягкимъ голосомъ. — Я тогда такъ испугалась, когда вы отъ насъ уѣхали вдругъ…

— И тріо не кончили, — замѣтилъ Горшкомъ..

— Да, мы ужъ больше тогда не играли. — И Надя еще разъ взглянула на Бориса… — Какая ваша бабушки…

— Что, договаривайте… — вставилъ Горшковъ.

— Страшная, — выговорила Надя, и тихо прибавила: — мнѣ вашу сестру ужасно жалко… — Надѣ хотѣлось сказать, что ей жалко Бориса.

Маша стояла въ сторонкѣ и плакала. Надя, вместѣ съ Борисомъ и Горшковымъ, подошла къ ней, нагнулась и поцѣловала ее.

— Вы меня не знаете, а я васъ очень люблю, — сказала она дѣвочкѣ.

Мастодонтъ приблизился и далъ знакъ дочери удалиться. Борисъ проводилъ ихъ, и еще разъ, на прощанье, пожалъ руку Нади.

— Экая славная дѣвушка, — вырвалось у Горшкова… — Вѣдь такъ, Боря?

— Да, славная, — повторилъ съ грустной улыбкой Борисъ и, простившись съ Горшковымъ, пошелъ къ себѣ на верхъ.

XLII.

День похоронъ былъ особенно томителенъ для Бориса. Онъ хотѣлъ быть одинъ, ему хотѣлось помолиться за отца — онъ не могъ.