В путь-дорогу! Том I

Борисъ очнулся точно отъ сна. Голосъ Якова перенесъ его въ другой міръ, онъ оглянулся, и опять на этомъ креслѣ, на этой кровати предсталъ передъ нимъ образъ отца. Его мутные глаза, его дрожавшій, удушливый голосъ, его предсмертныя признанія — исповѣдь слабости… все воскресло въ этой комнатѣ. Вотъ тутъ, у кресла Борисъ писалъ письмо ей, этой чудной женщинѣ, какъ ее назвалъ отецъ и какъ Борису нравилось называть ее.

А Яковъ стоялъ въ выжидающей позѣ, не получая отвѣта.

— Спасибо, я послѣ напьюсь, — проговорилъ наконецъ Боритъ. — Прибери здѣсь, и ключъ отъ комнаты принеси ко мнѣ. Я буду наверху у Марьи Николаевны.

Борисъ заглянулъ сперва въ корридоръ. Онъ былъ-бы непрочь зайти къ бабинькѣ, но не рѣшился на это. Слишкомъ часто были, въ послѣдніе дни, безполезныя попытки смягчить отношенія. Вчерашняя сцена между нею и Софьей Николаевной была еще очень свѣжа. И теперь Борисъ нашелъ, что Софьѣ Николаевнѣ и не слѣдовало такъ прямо отправляться къ бабинькѣ.

«А какая она все-таки добрая», заключилъ онъ мысленно, и началъ подыматься наверхъ. Было еще рано Часы въ билльярдной пробили половину девятаго.

XI.

На площадкѣ онъ столкнулся съ Аннушкой; она несла платья въ комнату Софьи Николаевны.

— Тетенька проснулась? — спросилъ Борисъ.

— Давно-съ; онѣ одѣлись, пожалуйте, — отвѣтила Аннушка.

— А Маша здѣсь?

— У насъ, — отвѣтила Аннушка и посторонилась.

Борисъ вошелъ довольно нерѣшительно и остановился въ дверяхъ перегородки.

На диванѣ сидѣла Софья Николаевна, въ черномъ суконномъ платьѣ. На головѣ не было косынки. Волосы были зачесаны гладко и за уши заложено по одному большому локону. Только теперь Борисъ вполнѣ разсмотрѣлъ свою тетеньку. Ее нельзя было назвать брюнеткой, въ строгомъ смыслѣ. Волосы только на первый разъ казались совсѣмъ черными, и то спереди; коса была темнорусая, съ пріятнымъ отливомъ, густая, и свѣшивалась низко. Цвѣтъ кожи, бѣлизна лба, нѣжность и прозрачность ушей, — все это отнимало у ней ту рѣзкость типа, какая отличаетъ сильныхъ брюнетокъ. Но глаза были черные, глубокіе, такіе, что на нихъ нелегко было взглянуть пристально, а между тѣмъ они не смотрѣли строго. Ихъ выраженіе было необыкновенно молодое, отрадное, точно будто эти глаза говорили, что человѣку легко утѣшиться, когда они на него смотрятъ.

И Борисъ въ эту минуту дѣйствительно смотрѣлъ на нихъ и чувствовалъ себя утѣшеннымъ.

Когда онъ вошелъ, Маша стояла около Софьи Николаевны и показывала ей какую-то тетрадку.

Обѣ онѣ разомъ обернулись и увидѣли Бориса.

Маша сейчасъ бросилась къ нему. Софья Николаевна встала.

— Ахъ, Боря… здравствуй, — закричала дѣвочка, цѣлуя брата. — Вотъ ты какъ рано нынче! Хорошо спалъ тамъ, на новомъ мѣстѣ?

— Прекрасно, голубчикъ, — отвѣчалъ Борисъ и подошелъ къ Софьѣ Николаевнѣ, поцѣловать у ней руку.

— А вы какъ почивали, тетенька? — спросилъ онъ.

— Я вездѣ хорошо; я, какъ маленькая, — только-что прикурнула, сейчасъ какъ убитая… И сновъ никогда не вижу, — прибавила она улыбаясь.

— И вы всегда рано встаете?

— Всегда въ восемь я уже на ногахъ; а лѣтомъ гораздо раньше, часу въ шестомъ.

— А я вотъ лѣнюсь, — сказалъ Борисъ. — Вы меня отучите, пожалуйста. Мнѣ бы надо въ семь вставать, а меня Мироновна будитъ, будитъ и въ восемь насилу добудится.

— Ну, полно Боря, а вотъ, какъ папа боленъ былъ, ты совсѣмъ не спалъ. Онъ все сидѣлъ около папы, — проговорила Маша, обратившись глазами къ Софьѣ Николаев нѣ.

— Вы вѣдь очень утомлены, — сказала ему Софья Николаевна, держа его за руку. — Я вижу это по вашимъ глазамъ и по блѣдности.

— Да, тетя, онъ такой розовый былъ, — замѣтила Маша съ своей комически-серьезной миной. — У него щеки такія красненькія были, а теперь вонъ онъ какой!

И она полѣзла обнимать его. Софья Николаевна улыбаясь смотрѣла на своихъ новыхъ дѣтей.

— Что вы кушаете, тетенька, по утрамъ? — спросилъ Борисъ.

— Ахъ, мой добрый, зачѣмъ это вы изъ-за меня такъ хлопочете; точно я какая пріѣзжая принцесса. Пью то, что и другіе. Я вамъ запрещаю тормошиться изъ-за меня. — Она потрясла его руку. — Вамъ теперь нужно отдохнуть и о другихъ не заботиться.

— А чаю-то вамъ все-таки не даютъ! — возразилъ Борисъ.

— Дадутъ, дадутъ, безъ васъ все сдѣлается.

Софья Николаевна сдѣлала шагъ назадъ, все держа руку Бориса въ своей рукѣ.

— Ну, а какъ няня Мироновна? — спросила она.

— Съ Мироновной я долго толковалъ сегодня, — отвѣтилъ Борисъ, садясь около Софьи Николаевны и сажая Машу къ себѣ на колѣна. — Я вотъ что думалъ, тетенька, не знаю, какого вы будете мнѣнія…

— Ахъ, какъ это оффиціально что-то! — прервала его Софья Николаевна и довольно-громко разсмѣялась.

Борисъ покраснѣлъ.

— Отчего же оффиціально? — промолвилъ онъ.

— Да такъ, вы точно пришли ко мнѣ доложить по начальству. Ахъ, я, вѣдь, такая же молодая, какъ и вы. Посовѣтоваться со мной можете; но въ бабушки меня не производите. — И она положила руку на его плечо. — А что вы хотѣли сказать?

— Да вотъ что, тетенька: Мироновна теперь не можетъ ужъ быть при мнѣ. Она сама находитъ это неудобнымъ.

— А что же она говоритъ? — весело спросила Софья Николаевна.

— Да говоритъ, что я долговязый и мнѣ стыдно съ бабами возиться.