В путь-дорогу! Том III

Телепневъ во всякое другое время отказался бы. Но тутъ онъ почему-то подумалъ о дѣвушкѣ со строгимъ взглядомъ и согласился. Варцеля онъ отпустилъ домой, а самъ помѣстился съ бариномъ на дрожкахъ, и они поѣхали въ отель «Лондонъ».

— Я очень люблю студентовъ, — заговорилъ баринъ: — и вотъ четвертый годъ живу въ Д. Женѣ моей много помогли здѣшніе доктора. Она нашла также, что здѣсь прекрасно преподаютъ. Я въ это дѣло не вмѣшиваюсь, но оно такъ. Я всегда хотѣлъ, чтобъ у меня въ домѣ были студенты; но мои дамы почему-то боятся ихъ. Это, кажется, оттого, что года два тому назадъ, я пригласилъ цѣлую нѣмецкую корпорацію. Они у меня въ залѣ пѣли, — прекрасно пѣли, — ну, и угощалъ и подпоилъ ихъ порядкомъ. Премилый passe-temps вышелъ, но моимъ дамамъ не совсѣмъ это понравилось.

— Какую же корпорацію вы приглашали?

— Не помню хорошенько, какую-то Тевтонію, или Fraternitas, что-то въ этакомъ вкусѣ, не умѣю вамъ сказать.

«Ну, папенька!» подумалъ Телепневъ.

— И вы долго намѣрены прожить здѣсь? — спросилъ онъ.

— Ну, нѣтъ, не больше года. Моя Темира теперь ужь большая дѣвица, черезъ годъ ее нужно вывозить; ну, а гдѣ же здѣсь. А впрочемъ, это будетъ зависѣть отъ моихъ дамъ.

— Я какъ-то года три тому назадъ видалъ ваше семейство, а послѣ того никуда почти не показываюсь и совсѣмъ не знаю здѣсь русскаго общества.

— Да, я удивляюсь, глядя на теперешнюю молодежь. Помилуйте, господа, на что это похоже: нѣтъ пылу, поэзіи нѣтъ!

— Ну, удивляться тутъ особенно нечему, — довольно рѣзко возразилъ Телепневъ: — пришло время дѣлать дѣло.

— Ахъ, помилуйте! Въ восемнадцать, двадцать лѣтъ молодой человѣкъ долженъ быть весь огонь; какіе тутъ вопросы; пускай только онъ живетъ всѣми порами: влюбляется, идетъ на всякія дурачества, дуэлируетъ, иьетъ, — вотъ жизнь! И выходитъ человѣкъ, а не ученая кукла. Отчего я свѣжъ, отчего я молодь душой? Потому что я понималъ, что такое наслажденье въ жизни, люблю все изящное, поэтическое, люблю искусство. А вы замѣтили нѣмочку, — вдругъ оборвалъ онъ свою тираду, — тамъ во второмъ ряду сидѣла, пикантная рожица, у нихъ, знаете, есть немножко что-то миндальное, но очень сластолюбивое, ну, и плечики еще не сложились, знаете, въ періодѣ прозябанія. Не такъ ли? Хи-хи-хи!

— Виноватъ, не замѣтилъ.

— Да тутъ четвертое кресло отъ прохода. Что это нынче за молодые люди! Обѣтъ цѣломудрія на себя наложили! Да помилуйте, mon cher, въ чемъ же есть колеръ въ жизни, вѣчный ея букетъ.

— Въ нѣмочкахъ развѣ?

— Въ женщинѣ, mon cher, такъ, какъ мы ее понимали и понимаемъ доселѣ. И не одна только строгая красота составляетъ суть. Надо умѣть подмѣтить. И знаете, когда дойдешь до философскаго взгляда, то скажешь, какъ нѣмцы говорятъ: in der Nacht sind alle Katzen grau.

«Субъектъ!» подумалъ Телепневъ.

Пріѣхали.

— Ну, пойдемте, Іосифъ прекрасный. Вижу, что вы неиспорченный юноша, но я надѣюсь, что я васъ совращу. Мы будемъ ужинать по-студенчески.

Баринъ прошелъ изъ бильярдной въ особую комнату, гдѣ уже собралась компанія, и тамъ представилъ Телепнева французу. Общество состояло все изъ разныхъ уланскихъ и драгунскихъ поручиковъ въ отставкѣ, между которыми виднѣлась тучная фигура одного забулдыги барона, съ подкрашенными усами и масляными глазками.

За ужиномъ, новый знакомый Телепнева болталъ безъ умолку съ комикомъ, состязался съ нимъ въ говореніи каламбуровъ и выпилъ таки. Французъ почему-то называлъ его monsieur le prince. Онъ ему очень пришелся по душѣ. M-r le prince сѣлъ тотчасъ послѣ ужина къ фортепіано и сталъ распѣвать французскія гривуазныя пѣсенки.

— Ну вотъ, Іосифъ прекрасный, — подшучивалъ онъ надъ Телепневымъ, — вотъ мы каковы въ сорокъ лѣтъ, и такими останемся, гордимся этимъ и будемъ гордиться. M-r Levassor, chantez-moi ça:

Mère Brabanson son son…

Потомъ онъ затянулъ чувствительный романсъ, при чемъ смѣшно вытягивалъ свои губы и вскидывалъ руками по клавишамъ.

— Это мои грѣшки, — обратился онъ къ Телепневу. — И слова и музыка. Да, юноша, сохраните любовь къ искусству; музыка — великое дѣло. А знаете эту русскую пѣсенкх. Я не знаю, гдѣ ее сочинили, въ Казани или въ Нижнемъ:

Всюду зло развелось,

И житьишко сошлось Клиномъ.

Онъ рѣшительно завладѣлъ фортепіано, такъ что нѣмцы насилу отвели его, чтобъ послушать еще куплетовъ палерояльскаго грима.

«Вотъ тутъ и отгадай, — думалъ Телепневъ, глядя на барина, — кто изъ нихъ французъ. Кровь разная, а пустозвонство-то одно и то же. И у этакой балалайки умная дѣвочка, да кажется и съ характеромъ.»

— У меня дома тоже поютъ, — заговорилъ съ нимъ опять баринъ, — но у моихъ дамъ вкусъ классическій, т. е., по моему, самый нестерпимый. Я вамъ скажу, что это все фанфаронство, ну что такое значитъ — классическій? Ужь на что вамъ серьезнѣе Россини, на что серьезнѣе, такъ нѣтъ-съ, это, говорятъ, сладко очень. Ну, вотъ у насъ Глинка, много учености, но есть, есть мѣста. Знаете это:

Любви роскошная звѣзда, Ахъ! мой Ратмиръ.

Bravo, bravo, m-r Levassor! encore un couplet. Tra la, la… tra-la-la… Вы не согласны съ моимъ мнѣніемъ?

— Да, въ Глинкѣ все есть, и глубина, и страсть.