В путь-дорогу! Том III

Ивана Павловича онъ засталъ, разумѣется, въ раскисшемъ состояніи, хотя въ сущности тотъ почти уже оправился. Онъ сидѣлъ въ креслѣ. Внизу у ногъ стоялъ тазъ. Иванъ Павловичъ, то и дѣло, взглядывалъ на часы. Въ кабинетѣ Телепневъ нашелъ Юлію Александровну и даже Нину Александровну съ повязанной головой. Онъ тотчасъ же замѣтилъ по ея лицу, что между ею и Иваномъ Павловичемъ произошла примирительная сцена. Жена ухаживала около своего Jean’a, и совсѣмъ не присаживалась.

— Благодарю васъ, mon cher, — заговорилъ Иванъ Павловичъ. — Вы меня спасли. Но у меня нѣтъ полной надежды. То и дѣло, тошнитъ меня. Въ желудкѣ вѣрно язвы. Да-съ. Вотъ я смотрю на часы, по часамъ наблюдаю. Ну, вотъ опять, опять… двухъ минутъ не прошло.

Телепневъ успокоилъ его, спросилъ о докторѣ, перекинулся двумя-тремя словами съ Ниной Александровной и выслушалъ отъ ея сестры цѣлый потокъ трогательныхъ изліяніи о благородствѣ его души и глубинѣ ея признательности за всѣ высокіе подвиги, совершенные имъ изъ любви къ Jean’y.

Долго сидѣть въ кабинетѣ Телепневу не хотѣлось, а о Темирѣ онъ не желалъ спрашивать при Юліи Александровнѣ.

«Вѣрно, какой-нибудь урокъ у ней», подумалъ онъ и сталъ прощаться, обѣщая заѣхать на другой день вечеромъ.

— Отчего же такъ долго, — застонала Юлія Александровна: — пожалуйста пріѣзжайте обѣдать и сегодня и завтра.

Телепневъ разсказалъ исторію съ нѣмцами, которая могла потребовать большихъ хлопотъ и разъѣздовъ.

— Ахъ, напрасно, — заговорилъ Иванъ Павловичъ. — Les Allemands sont des braves gens. Гдѣ же стремленія къ идеалу? какъ это грустно!

— Да ужь какой тутъ идеалъ, Иванъ Павловичъ, когда приходится на кулачкахъ драться.

Дамы заахали, но Телепневъ больше не распространялся, сдѣлалъ общій поклонъ и вышелъ.

«Неужели я ея не увижу?» спросилъ онъ себя въ гостиной, и даже остановился посреди комнаты, въ раздумьѣ смотря на дверь въ кабинетъ Темиры. Но дверь не отворялась. «Это ужасно, что я такъ и уѣду, и можетъ быть еще нѣсколько дней не услышу отъ нея ни одного слова. Я не хочу оставаться подъ впечатлѣніемъ ея послѣдней болѣзненной выходки».

Надо было остаться подъ этимъ впечатлѣніемъ и, забывъ Темиру, идти на гражданскіе подвиги, воевать съ нѣмцами и руководить бурсацкой политикой.

Въ половинѣ шестаго Ваничка дѣйствительно прибылъ на квартиру Телепнева въ полной формѣ, даже немножко подзавитый и выбритый, что было совершенно лишнее; вмѣсто бороды у него значился еще юношескій пушокъ.

— Ты какже начнешь, — затарантилъ онъ. — Ты составилъ проектецъ своего спича?

— Да какіе тутъ спичи, Донъ Жуанъ. Просто скажемъ, въ чемъ было дѣло, и предупредимъ начальство, чтобъ оно на насъ потомъ не пѣняло, если не усмирятся нѣмцы.

— Да; но знаешь, вѣдь кураторъ — онъ тонкій старикъ, его на мякинѣ не проведешь.

— Милѣйшій Алексисъ, не нужно тутъ никакихъ тонкостей. А ты вотъ лучше захвати кинжальчикъ.

— Да что вы думаете, я боюсь что ли нѣмцевъ? — хорохорился Ваничка. — Я одного нѣмца на пистолетный шкандалъ вызывалъ, такъ онъ какъ перетрусилъ.

— Ну, не боишься, такъ и прекрасно. Идемъ тогда. Только, Ваничка, не кричи очень и руками меньше размахивай.

Въ квартиру ввалилось нѣсколько бурсаковъ.

— Шкандалъ, — кричали они. — Чухны побили Христіана Ивановича!

И Телепневу разсказали все случившееся съ бѣднымъ Цифирзономъ на каменномъ мосту.

— Тѣмъ больше причинъ, — сказалъ онъ: — ѣхать къ куратору.

— Теперь совсѣмъ другая штука, — кричали бурсаки: — даромъ этого нельзя оставить.

Телепневъ возмутился.

— Экая мерзость, — проговорилъ онъ съ сердцемъ. — А что тутъ станешь дѣлать, не съ ружьями же ходить по улицамъ. Ну, ѣдемъ, Ваничка! Подождите насъ, господа, мы черезъ полчаса назадъ.

Дорогой Телепневъ молчалъ, а Ваничка ужасно ругался и плевался.

Квартира куратора помѣщалась въ угольномъ домѣ на Марктѣ, противъ ратуши, надъ Pedellstube. Они вступили въ сѣни и, поднявшись по крутой лѣстницѣ, позвонили.

— Смотри, Ваничка, — говорилъ Телепневъ: — раскланивайся, братъ, по всѣмъ правиламъ танцовальнаго искусства.

— Я теперь разсвирѣпѣлъ.

Лакей во фракѣ провелъ ихъ черезъ неосвѣщенную залу въ маленькую пріемную, въ родѣ корридорчика, гдѣ горѣла на стѣнѣ старомодная лампа.

— Я сейчасъ доложу его пр-ву, господину куратору, — просюсюкалъ лакей на чухонскомъ діалектѣ.

Ваничка хотѣлъ было присѣсть на диванъ, но всталъ и началъ обдергивать свой мундирчикъ. Телепневъ никакъ не могъ направить свои мысли на предстоящее ему объясненіе съ кураторомъ, хотя былъ раздраженъ поступкомъ нѣмцевъ съ Христіаномъ Ивановичемъ и не прочь былъ отъ какого-нибудь патріотическаго заявленія. Минуты черезъ двѣ ихъ впустили. Кабинетъ куратора — большая, зеленая комната со шкапами и большимъ портретомъ какого-то меченосца, дышалъ геренгутерскою суровостью и чопорностію. Прямо противъ двери, поперекъ стоялъ длинный письменный столъ, освѣщенный высокой лампой съ абажуромъ. Весь свѣтъ лампы падалъ на голый черепъ изможденнаго старичка, наклонившагося надъ бумагой, въ желтомъ халатѣ.